Одна любовь на двоих
Шрифт:
– Да брось ты, Петр Иваныч, — по-свойски отмахнулся управляющий. — Ну что ты гоношишься! Того убью, другого, третьего… Пистолет-то у тебя один? Выстрелить только один раз сможешь? Выстрелишь, потом, покуда чухаться будешь, все прочие на тебя и навалятся!
– А ты этого уже не увидишь! — вскричал Петр и спустил курок.
Семка даже вскрикнуть не успел — повалился навзничь с пробитой головой.
Ульяша спорхнула с двуколки и кинулась к Анатолию. Припала к нему, прижалась… нет у них будущего, она знала, но хоть один миг счастья есть. Если Петр выстрелил в Семена, значит, в Анатолия он уже не
– А! — закричал Петр. — Беззащитный я остался! Все против меня!
– Я с тобой, Петруша, родименький! — послышался голос Ефимьевны, и все увидели, что она стоит на крыльце, потрясая двуствольным охотничьим ружьем Леклера. — Заряженное! Бери да пали в тех, кто против тебя злоумышляет! Ишь чего вздумали — руки к барскому имуществу тянуть! Не ваше оно! Не ваше! Старый барин сколько раз говорил, что все Петруше отдаст!
– Говорить-то он говорил, — подал голос Анатолий, прижимая к себе Ульяшу. — А перед смертью написал совсем другое завещание. Все на три части поделил, поровну на всех своих троих детей. Теперь не только ты тут хозяин, Петр, и Фенечка хозяйка, и моя матушка. Одумайся, помирись с родственниками, мы свои люди, мы тебе все простим, зла тебе не сделаем.
– Врешь! — повернулся к нему Петр с выражением такой ненависти на лице, что Анатолий даже покачнулся, пытаясь отодвинуть за спину Ульяшу, но она неотрывно цеплялась за него. — Врешь! Вечно ты врешь! Голову мне заморочить хочешь? Ефимьевна! Пали в него! Пали в Славина!
– Да как же, миленький? — испуганно воскликнула Ефимьевна, нелепо вертя ружье. — Я, чай, стрелять не научена, не бабье это дело! И не ведаю, на куда тут нажимать-то!
– Петруша! — послышался голос сверху, и все увидели Фенечку, которая свесилась из окна и махала листком бумаги. — Петруша, ты посмотри, вот оно, батюшкино завещание! Ты сам прочитай!
Она разжала пальцы, и листок мягко полетел вниз.
Словно по заказу, он упал прямо под ноги Петра, и тот порывисто схватил его. Поднес к глазам…
– Не верю! — прошептал потрясенно — и завизжал бешено: — Не верю! Нет! Все мое! Здесь все мое! Руки прочь!
– Петенька! — рыдала, свешиваясь сверху, Фенечка. — Братец, родименький! Успокойся! Я тебе все свое отдам, мне ничего не надобно!
– Умница, милая моя, — добродушно кивнул Бережной, поднимая к ней лицо, и исстрадавшиеся, разлученные любовники обменялись пылкими взглядами. — Я Фенечку и в рубище заберу. Моего нам обоим хватит, еще и для будущих детей останется. Не грусти, Петр Иваныч, успокойся, не столь уж ты обеднеешь из-за этого завещания. Две трети имущества твои.
– Да и моя матушка не обеднеет без третьей части, — проговорил Анатолий. — Жила она без перепечинских угодий — и дальше проживет. И я без них обойдусь, мне эти земли и леса никогда не нравились. Так что… так что, Петр, брось-ка ты эту бумагу, никакого значения она не имеет. Был ты здесь хозяином — им и останешься.
Петр недоверчиво осматривался, прижимая к груди завещание отца. И Бережной, который исподтишка к нему приглядывался, видел, что покой и смирение отнюдь не нисходят к нему. Петр смотрел с прежним озлобленным недоверием, потом зажмурился, вздохнул тяжело, а когда открыл глаза, они поразили Бережного своим безумным выражением.
– Врете небось, — хрипло сказал Петр. — Врете все… все вы против меня сговорились! Как только примирюсь с вами, вы со мной тягаться начнете, оттяпаете у меня все, что сейчас сулите… Нет! Я вот какой выход вижу — это завещание увезти отсюда подальше да скрыть понадежней! Знаю я такое место… Тогда вы свои слова назад взять не сможете!
Он огляделся:
– Эй, есть кто на конюшне? Живо коня мне! Фролка! Запорю, коли хоть миг промедлишь!
– Иду, барин! — послышался испуганный голос, и на пороге конюшни появился уже знакомый нам мальчишка, ведя в поводу соловую лошадку. — Вот, извольте!
– Неоседланную? — гневно вскричал Петр. — Запорю!
– Так вы ж велели не медлить! — залился слезами конюшонок. — А седлать — долго!
– Ладно, черт с собой! — Петр сунул бумагу за пазуху и попытался взобраться верхом, однако лошадь нервно выплясывала перед ним и не подпускала к себе. Он вырвал у конюшонка поводья, намотал на руку и заломил морду лошади: — Стоять, дура!
Лошадь не желала повиноваться.
– Стоять! — закричала в это мгновение и Ефимьевна, от всей души пожелавшая помочь барину. — Не то застрелю! — И она неуклюже прижалась щекой к прикладу. Ружье ходуном ходило в ее руках.
– Волжанка! — испуганно воскликнула Ульяша, на миг оторвавшись от Анатолия и узнав свою лошадь. — Милая, стой!
Соловая кобылка, чудилось, послушалась… притихла на миг, Петр подпрыгнул, занес было ногу поверх ее спины, как вдруг…
– Ах ты старая тварь! — раздался женский крик. — Ты что творишь, сумасшедшая! В кого целишь-метишь! Петруша! Беги!
И все увидели, что из дома на крыльцо выскочила полуголая, распатланная, заспанная Лушка. Очевидно, когда ее многочисленные любовники дали деру, она мигом уснула, истомленная их многократной пылкостью, а вот теперь проснулась — и невесть что померещилось ей при виде Ефимьевны, которая целилась из охотничьего ружья в любимого Лушкиного барина!
Не дав себе труда задуматься над полнейшей нелепостью того, что ей причудилось, Лушка всей тяжестью навалилась на Ефимьевну. Ключница ахнула — и выронила ружье, которое упало на землю… Раздался выстрел из двух стволов!
Это было слишком для перепуганной лошади. Она рванулась так, как будто ей под хвост сунули пучок просмоленной да подожженной соломы. Петра, рука которого была обмотана поводьями, сбило с ног и проволокло по земле, а потом, при резком скачке лошади, ударило о стену дома.
Раздался общий крик… Лошадь носилась по двору, волоча за собой безжизненное тело с разбитой, окровавленной головой.
– Волжанка! — закричала Ульяша, бросаясь к ней. — Стой!
Испуганная лошадь метнулась еще раз туда-сюда, потом замерла, дрожа всем телом и пряча голову на плече хозяйки, как будто умоляла защитить ее от человеческих жестокостей.
Ульяше пришлось держать ее и шептать успокаивающие слова, пока Анатолий и Бережной пытались распутать поводья, захлестнувшиеся вокруг руки Петра намертво. В конце концов, Фролка принес из конюшни нож, поводья разрезали. Руки Петра болтались нелепо, поворачиваясь к телу невероятными углами: они были переломаны. Ноги тоже. Но врачевания Петру уже не требовалось — он был мертв.