Одна любовь на двоих
Шрифт:
Ну что ж, возвращаться приходилось ногами вперед. Ганька подумал, что похож на покойника, который сам себя на кладбище тащит, и ухмыльнулся. Кабы знал, что не первый он, кому этот способ передвижения подобные мысли навеял, может, не стал бы усмехаться.
Ну что ж, полз он и полз, обливаясь потом и тяжело дыша, не решаясь засветить свой огарочек, потому что боялся задохнуться вовсе, да к тому ж в деревянной, потрескивающей от сухости трубе палить свечи мог только самоубийца-грешник, а Ганька пока еще не намеревался сводить счеты с жизнью.
Полз он, значит, и полз, как вдруг ноги его, которые, напомним, опережали туловище, провалились в какую-то дыру. Ганька с трудом удержался, повис, размышляя, стоит ли спрыгнуть. Может, до земли аршин, а может, и несколько саженей. Неохота было бы свалиться с переломанными ногами… Куда?
Наверное, в подвал. Вполз он, прикинул Ганька, в тайный ход на конюшне. Отверстие было на уровне земли. Теперь ход понизился. Значит, Ганька должен очутиться в подвале. Может статься, в том самом, куда заточили двух молодых господ, Славина и Перепечина?
Ганька уже почти не сомневался в том, что оба они удрали через тот пролом в стене конюшни. Значит, знали про ход заранее. Но почему об этом не предупредил атамана Семен? Предатель! А может, не знал о тайном пролазе? Да быть этого не может, чтобы он и Ефимьевна ничего не знали!
Надо скорей вернуться в конюшню. Забрать Ульяшу — и бежать с нею… если она еще не сбежала с кем-то другим, конечно!
Ганьку словно огнем опалило от этой мысли. Торопливо начал подтягиваться, чтобы снова влезть в трубу и ползти обратно, как вдруг… как вдруг что-то сковало его ноги и сильно дернуло… Он сорвался и полетел вниз!
– Нету здесь ничего! — Ульяша устало опустилась на пол посреди стопок пыльных книг и кучи пыльных бумаг, которые они с Фенечкой извлекли из старого шкафа, а заодно из массивного сундука, выдвинутого посреди кабинета.
Фенечка то и дело протирала глаза, и непонятно было, отчего они слезятся, то ли от пыли, то ли от страха. Она беспокойно взглядывала в окно, не бежит ли Лушка, однако же той не было видно.
– Не может она так быстро воротиться, — грустно сказала Ульяша. — Может, зелье не готово еще. Невесть сколько его варить-томить надо. Плоха надежда на это зелье, ведь Семка вот-вот воротится и попа привезет! И мне тогда одно только останется…
Она не договорила. Распахнулась дверь, и в кабинет ворвалась какая-то высокая и весьма несуразная фигура в чрезмерно коротком и широком армячке и треухе, нелепо нахлобученном на лоб. В руках фигура держала топор и вид имела разом нелепый и угрожающий.
Испуганные девушки взвизгнули, Ульяша вскочила и бросилась к Фенечке. Они обнялись и уставились на фигуру.
– Кто ты такой? — дрожащим голосом спросила Ульяша.
– Чего тебе надо? — еле слышно отозвалась Фенечка.
Фигура отшвырнула топор, потянула с лица треух, с плеч — армяк. Перед девушками явился вдруг Анатолий Славин — высокий, в измятой, грязной, окровавленной рубахе, растрепанный и чумазый… Невероятно храбрый и мужественный, как подумала Фенечка. Невероятно красивый и желанный, как подумала Ульяша.
– Господи, — тихо сказала Фенечка, всплеснув руками, а Ульяша ни слова не вымолвила — молча бросилась к Анатолию и прильнула к нему так, словно он был могучим дубом, а она — повиликой-травой. Он коснулся губами ее волос, Ульяша подняла голову — и они вдруг начали целоваться так, словно именно для этого — целовать друг друга — и были рождены на свет. А может, так оно и есть на самом деле, кто его знает!
Фенечка смотрела, смотрела на них и, тихо, умиленно заплакав, пошла вон из комнаты, не желая им мешать.
Однако стук ею прикрытой двери нарушил миг очарования.
Анатолий оторвался от губ Ульяши, приоткрыл глаза, затуманенным взором всмотрелся в ее лицо — и вдруг прошептал с болью:
– Как ты могла? Как ты могла согласиться выйти за Ганьку?
– Я не соглашалась, — покачала головой Ульяша, — нет, нет!
– Как же нет? — В голосе Анатолия звучала горькая тоска. — Семен поскакал за священником в Щеглы. Отчего такая спешка? Не утерпели, сами не можете доехать до церкви?
Ульяша вскинула на него ошеломленные глаза. Ни слова она не могла сказать, так была отравлена тем ядом, который сочился из его слов.
– Дурак я, дурак, — вдруг тоскливо сказал Анатолий. — Чего только не возомнил себе! А ты… да что от тебя ждать, в самом-то деле! Кто каким родился, тот таким и умрет!
И разжал руки, выпустив Ульяшу из объятий так резко, что она чуть не упала, удержалась с трудом, схватившись руками за воздух, потому что дотронуться до Анатолия не решилась бы теперь и под страхом смерти.
– Фенечка, — позвал Анатолий. — Где ты там спряталась, зачем? Ценю твою деликатность, да ни к чему она, поверь. Нечего тут деликатничать! Кто ты и кто она?
Ульяша мгновение смотрела на него в отчаянии, а потом кинулась вон из комнаты.
– Ради бога, — пробормотала вошедшая Фенечка, ничего не понимая, — что вы такое делаете, Анатолий Дмитриевич? Она же…
– П'oлно, — отмахнулся Анатолий. — Не это сейчас главное. Умоляю тебя, Фенечка, уйти поскорей из дому, скрыться, тайно дойти до Щеглов и просить там приюта. Ты ведь все тропы здесь с детства знаешь, не заблудишься. В Перепечино не ходи: большая часть ваших бунтовщиков оттуда, наверняка и семьи с ними заодно. Не дай бог, выдадут тебя. Уходи! Мне надо спешить за помощью, за воинской командой, но при этом я должен быть спокоен за твою жизнь. Однако сначала нужно посмотреть чертежи прадедовых тепловодов, чтобы по ним пробраться к Петру и увести его из подвала. Не дай бог, решит Ганька прикончить его, когда солдаты появятся.
– Так Петр не бежал с тобой? — ужаснулась Фенечка.
– Нет, он не смог залезть по той трубе, по которой я из подвала выбрался, — сказал Анатолий, ничем не греша против истины и в то же время мысленно прося у Господа прощения за бесстыдную ложь. — Уходи, Фенечка! Я должен убедиться, что ты в безопасности, а потом попытаться выручить Петра.
– Да мы с ног с Ульяшей сбились, искали этот чертеж, — печально сказала Фенечка. — Мы тоже хотели вам на помощь прийти. Но ничего не нашли.