Одна любовь
Шрифт:
Тот ветер жестокий, что вымел в двадцатых
В Китай, за Амур, без вины виноватых,
Безжалостно сбитых с российских орбит.
Как много их сгнило в советских централах,
Как выжило их до ничтожности мало.
За выживших – кланяюсь в пояс, Харбин.
4
Мне говорят: она добра
К своим разноплеменным детям.
Мне говорят: она мудра,
А я не знаю, что ответить.Была бы доброй – из гнезда
Своих детей не выживала.
Была бы мудрой – никогда
Их хлебом бы не попрекала.Меня
А я лелею, как умею,
Кровоточащую любовь
И к ней, и к тем, кто предан ею.Они её вдохнули дым,
Запомнили любую малость
И – лицемерие, с каким
Она от ближних отрекалась.
5
Я помню тот снимок, где тесно
Твой мальчик прижался к тебе.
Где вам ничего не известно
О будущей вашей судьбе,Об улицах Вены и Рима,
О комнатках жалких – внаём,
Где ты, словно в пропасть с обрыва.
Как птица с птенцом под крылом.Там почвы особенна хрусткость,
Там неба особенна гладь.
Но все же еврейская русскость
В вас будет и там проступать.
6
Я иду к тебе слепо,
Как из стужи идут на огонь.
Между небом и небом
Я держу над тобою ладонь.Я иду к тебе нежно,
Чтобы шрамы твои не задеть.
Я латаю прилежно
Слишком хрупкого времени сеть.Слишком воздух разрежен,
Слишком холодно на сквозняках.
Но дрожит, неизбежен,
Свет, оставленный в черновиках.А затянется крепом
То ль дорога моя, то ль строка,
Между небом и небом
Раздышу над тобой облака.
7
Снежинки на стекле искрились.
Позёмка свёртывалась в круг.
И сны, что мне в Сочельник снились,
Сбываться начинали вдруг.Китай и справа был, и слева,
Вплетаясь в сеть моих дорог.
И без пристрастия и гнева
Судил меня молчащий Бог.И стыли снежные завалы
Под окнами и у ворот.
И мне тепла недоставало
Весь бесконечно длинный год.Нет, ты полюбишь иудея…
О. Мандельштам
А из того, чем я владею,
Не в такт спеша, не в лад дыша,
Глубокой раной иудея
Поражена моя душа.
И я понять бесплодно силюсь:
За что, за чьи навет и ложь,
Мучительно любя Россию,
Ты в пасынках при ней живёшь.И от неё не ждёшь защиты.
Но, презирающий испуг,
Ты иронично и открыто
Глядишь на эту жизнь вокруг.Своих гонителей не судишь.
Бог не простит – так ты простишь.
Но ничего не позабудешь
И в гены боль свою вместишь.А мне, о чём бы ни молила,
Мне душу жгут сквозь образа
Глаза Иисуса и Марии —
Народа твоего глаза.И я стою с тобою вровень.
И как бы ни была слепа,
Всей русской, всей нерусской кровью
В тебя вросла моя судьба.И не предам, и не унижу,
Заглядывая в глубь времён,
Всего того, чем путь твой выжжен
И чем в веках он озарён.В это лето, спалившее зноем столицу,
Когда обморочны даже краткие сны,
Мне тебя не хватает, как воздуха – птице,
И как рыбе – прохладной речной глубины.
Это лето влечёт меня неодолимо
В глубь Петровского парка, где дышит земля,
Где меды источают столетние липы
И где пухом любви изошли тополя.Но и там моей муке не будет предела —
Бессловесно, безвестно, бесслёзно сгорю
И всё то, что сказать я тебе не успела,
Я тебе никогда уже не повторю.Но однажды вернусь твоей тенью слепою,
Может быть, задержусь ненадолго в окне,
И всё то, что не понято было тобою,
Отзовётся неслыханной болью во мне.Поверь, Иерусалим:
Моя была бы воля,
Губами бы сняла
С твоих камней слезу.
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Я знаю, хрупок мир
И вечность ненадёжна,
И не точны слова,
И уязвима плоть.
Но истина одна
Светла и непреложна —
Одна у нас Земля,
Один у нас Господь.Прости, Иерусалим,
Я вряд ли вновь здесь буду.
Но будут жечь меня
На северных ветрах
Жар полдня твоего,
Твоей ночи остуда
И за твоих детей
Неистребимый страх.ИСТИНА
Этот город называется Москва.
Эта улица, как ниточка, узка.
Эта комната – бочонок о два дна. И приходит сюда женщина одна.
Меж ключиц её – цепочка горьких бус. Он губами знает каждую на вкус.
Он снимает их, как капельки с листа. А она стоит, как девочка, чиста.
Это чёрт её придумал или Бог? Это бредил ею Пушкин или Блок?
И кому была завещана в века Эта бронзовая тонкая рука?
Эти тёмные печальные зрачки Отворяли все затворы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома. Это входит в двери Истина сама.