Одна любовь

Кузовлева Татьяна Витальевна

СОФИ НИКОЛЬ

Загадка вечная: откуда

Оно берётся – это чудо:

Ресницы, загнутые вверх,

Глаза, распахнутые настежь…

И думаешь: какое счастье —

Что вызван к жизни Человек,

Который был зачат любовью

И назван Мудрость, то есть Софья.

И я прошу её: изволь

Счастливой быть, Софи Николь!

Тебе – весна и соловьи.

Целую пальчики твои,

Грустя, что мне не проследить

Судьбы твоей святую нить.

* * *

Бигль

по имени Чарли густых королевских кровей

Не нашёл, не обрёл в Калифорнии пары своей.

Но зато, избежав беспокойства при виде подруг, Он глядит философски на мир и на всё, что вокруг.

Положив крутолобую морду на лапы свои, Он с печальным достоинством думает о бытии.

Но когда о бессмертии душ рядом с ним говорят, Вдруг глубоким и тёмным собачий становится взгляд.

И тогда я цепляю к ошейнику злой поводок, Мы идём, торопясь, к перекрёстку знакомых дорог,

И скрывается Чарли в кустах, как в дремучем лесу, И выносит прилипший цветок голубой на носу.

Он прочёл эту книгу, где запахи вместо страниц, Где шерстинки койотов и белок коснулись ресниц

И где кроется таинство переселения душ — В этом важном познанье наш разум пока что не дюж.

Но о том, что давно уже сорвана с тайны печать,

Бигль по имени Чарли обязан до срока молчать.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

ПОЛНОЛУНИЕ

Раз в месяц за окнами круглая встанет луна.

И сон отойдёт, а захочешь уснуть – не уснёшь.

Из многих причин непременно найдётся одна —

Такая, что душу безжалостно втянет под нож.

И вытянет узел ошибок, обид и потерь,

О чём про себя и на людях – уж лучше молчок.

Чему только щель приоткрой – и тогда твою дверь

Навряд ли спасут и щеколда, и ключ, и крючок.

Но всё же, но всё же с другой посмотри стороны:

Бессонницы, как и вампиры, боятся утра.

И звёздочка медленно гаснет близ полной луны.

И скоро рассвет – петушиного крика пора.

Он трижды взовьётся и трижды зарю возвестит.

И сон возвратится. Но всё же не ведомо мне:

Зачем в полнолунье так сердце тоскливо щемит

И что его тянет так неодолимо к Луне?

* * *

О лете жестоком,

о зное, о дыме и гари;

Об окнах московских,

слепых от удушливой хмари,

Об этих восьми

бесконечных неделях, о многом:

О солнце,

белевшем на небе зловещим ожогом;

О том,

как за всполохом шёл огнедышащий всполох;

О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;

О сгинувших в пламени людях,

о рухнувших птицах…

Всё минет,

но как мне от памяти освободиться:

Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, — Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.

* * *

Сергею Филатову

За что – за зелёное и голубое,

За каплю дождя, за листок зверобоя,

За вечный и горький отечества дым,

За всё, что когда-нибудь станет тобою,

За всё, что вовеки не станет твоим —

Неужто за всё, что не создано нами,

Нам право рожденья даётся взаймы?

Какими словами, какими дарами,

Какими трудами расплатимся мы,

Когда за собой поведёт нас отсюда

На свет и на суд Ариаднова нить?

Мы смертны. Мы хрупки. Мы живы,

Покуда

Умеем прощать и умеем любить.

И счастливы тем, что не просим у неба

Ни благ и ни манны лукавой судьбе,

А только лишь силы и только лишь хлеба —

По крохе голодным и кроху себе.

* * *

…И поймана строчка,

и остановилось мгновенье,

Вот-вот и задышит

готовое стихотворенье.

Но странная рифма

вопьётся в строку, как зубило,

И перевернёт

всё, что прежде задумано было.

За нею рванутся

по-новому мысли и строки.

Бог знает,

откуда и кем нам даются уроки.

Так в жизни:

идёшь по везучей своей, невезучей,

Пока не наткнёшься,

пока не споткнёшься о случай.

И перевернёт он судьбу твою, перелопатит.

А к счастью ли это —

понять целой жизни не хватит.

* * *

Это жизнь:

Когда падает тьма,

Начинается время охоты.

И доносится из-за холма

Плач и смех тонконогих койотов.

Это смерть:

Чуя тяжесть в крови,

Запах самки койота вдыхая,

Пёс несётся навстречу любви,

А встречает кровавую стаю.

Это благо:

Не знать до конца,

За каким тебя ждёт поворотом

Зов любви, или выплеск свинца,

Или встреча с голодным койотом,

Или вдруг остановит часы,

Что не мыслили хода без боя,

Тот, Кто жизни и смерти весы

Недрожащею держит рукою.

А пока, ставя лапы вразброс,

Напрягаясь всем телом до дрожи,

В лай надрывный срывается пёс.

И мороз пробегает по коже.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

ОДИНОКИЙ ЯНВАРЬ

1

И к той колее, где по камням – босая,

И к той, от которой живое – прочь,

Где неразрешимых вопросов стая

Крадётся следом из ночи в ночь, —

Привыкнешь к любой.

Если будет нужно,

Пройдёшь сквозь кладбище наугад,

Не испугавшись ведьминой, вьюжной

Пляски и не повернув назад.

И слезы жёстко в себе задавишь.

Сомкнёшь до боли бескровный рот.

И от бессилья рухнешь тогда лишь,

Когда чья-то жалость тебя собьёт.

2

Я тебя оставляю идти по другой колее.

Что поделаешь, если всё строится просто и жёстко:

Я иду поперёк всех счастливых дорог на земле

И подальше, подальше, подальше от всех перекрёстков.