Одна ночь и вся жизнь
Шрифт:
– Мама, не знаю, что Нюше одеть на пьяздник, - жалуется она.
– Надеть, - поправляю машинально. – Запомни: одеть Надежду, надеть одежду.
– Какую Надежду? – удивляется Ира. – Она не Надежда, она Нюша.
– Неважно. Все равно надеть. Мне вот это синенькое нравится.
– Мама, ну ты что? Синенькое ей совсем не идет.
Ирка – тряпичница. Кукольная тряпичница. Не нужны ей никакие другие игрушки, только плюшевый слон Миша и кукла Нюша. Все остальные в количестве миллиона штук пылятся по углам. Миша – ветеран, облезлый, плешивый, многажды зашитый. Его главная рабочая обязанность – спать с Ирой
– А вдруг она модельером будет? – разводит руками Дарьялов, когда счастливая Ира убегает с очередной кукольной обновкой. – А что? Чем плохо?
– Скорее, она сообразит, что платья интересно надевать не только на Нюшу, но и на себя, - обламываю я. – И вот тогда ты, папуля, взвоешь.
– Не взвою, - блаженно улыбается он. – Я заработал достаточно, чтобы одеть своего ребенка.
– Петр, ты ее балуешь. А аппетиты имеют свойство расти.
– Ирочка, а кого мне баловать-то? Только вас. Ты не представляешь, какое это удовольствие. Ты вот фырчишь, а она радуется.
Да, мой волк нежен и сентиментален. Хотя и скрывает это ото всех тщательно. Но я-то знаю! Он и внука Сережку обожает, даром что видит его пару раз в год.
Совместными усилиями мы с Ирой выбираем Нюше новогодний наряд: вечернее платье из серебристой парчи с «всамделишными» жемчужинами. Она в это верит, а я помалкиваю, потому что сама красила эти бусины лаком для ногтей. Сооружаем кукле парадную прическу – все, принцесса готова к новогоднему балу. Жаль только, кавалера у Нюши нет.
На самом-то деле есть, но сидит где-то в дальнем углу с другими неудачниками. Нюшка у нас барышня продвинутая, с намеком на письку и сиськи. А вот купленный Кен оказался рядовым пупсом без признаков пола. Сняв с него смокинг, рубашку и брюки, Ира разочарованно скривилась:
– Мама, Вова не настоящий, у него писи нет.
Я растерялась, не зная, как объяснить сей прискорбный факт. Попытки моей мамы придумать, что Вова случайно потерял писю по дороге к нам, успехом не увенчались. Кен-Вова был с презрением отвергнут. Дарьялов, которому я рассказала об этом вечером, ржал как ненормальный.
– Да, Ириш, - подвел он итог, вытирая слезы, - настоящие женщины уже в таком возрасте знают, что мужик без члена не мужик.
Оставив Иру рисовать, иду на кухню. Там с утра на вахте мама и домработница Варвара Андреевна, в просторечии Вая, потому что Ира букву «р» еще не выговаривает. Совесть намекает, что не мешало бы им чем-то помочь, но я притворяюсь глухой. Кухня – это совсем-совсем не мое. Юра, второй муж, уходя, бросил зло: «Мало того, что ты стерва, так еще и готовить не умеешь!» И ведь не поспоришь же: и стерва, и не умею. К счастью, Дарьялова не беспокоит ни то ни другое.
На кухне уютно. Бабули за работой болтают под Ивана Васильевича из телевизора, на плите что-то шкворчит, в духовке тоже, а пахнет так, что слюна начинает вырабатываться в авральном режиме. Перехватываю с блюда пирожок, за что получаю от мамы по рукам.
– Иди отсюда, Ирка, - ворчит она. – Не путайся под ногами.
Вот так она меня и в детстве
Утащив еще половинку крутого яйца, иду обратно в гостиную.
Дарьялов спит на диване, укрывшись пледом. Ну вот, и здесь мне нет места. Пойду в спальню, пусть отдохнет, впереди еще ночь без сна. В последние две недели ему постоянно приходилось мотаться между Питером и Выборгом, везде проблемы, все на нервах. Неудивительно, что прихватило. Ничего, впереди длинные выходные, отоспится, отдохнет. А после праздников выгоню его пинками по врачам.
Подхожу, чтобы выключить бра над диваном, и что-то мне не нравится. Что-то такое… заставившее остановиться и вглядеться в его лицо. И вслушаться в дыхание, которого… нет?!
Все обрывается внутри, в глазах темнеет. Зову – не отзывается. Резко трясу головой, ищу пульс на шее. Есть! Редкий, слабый, но есть. Кожа холодная, влажная, бледная, Под глазами темные круги, губы синее. Хватаю телефон – хорошо, что оставила здесь. Вызываю скорую – а дальше все проваливается куда-то в темноту, из которой память выхватывает короткие вспышки.
Что-то спрашивает молодой врач в синей форме. Ищу в пиджаке паспорт, пальцы натыкаются на какую-то коробочку – подарок мне на Новый год? Не до подарков теперь. Носилки несут к лифту, выскакиваю следом, мама в последний момент хватает за руку, заставляет надеть сапоги и куртку. Бегу вниз по лестнице. Забираюсь в машину, сажусь на откидное сиденье, смотрю на лицо под кислородной маской, словно хочу запомнить. Сирена – как будто циркулярной пилой разрезают надвое желудок. Больница, и меня пытаются не пустить.
Меня – не пустить?! Да вы что, охренели тут все?!
– Ждите здесь! – молоденькая медсестра приводит в небольшой холл с продавленным диванчиком. – Только туда не ходите. Там операционные и реанимация. Увидят – и отсюда выгонят. Врач потом к вам выйдет.
Дверь за ней закрывается. Взгляд упирается в круглые часы. Минутная стрелка с цоканьем перепрыгивает с одного деления на другое.
Пять минут шестого… Почти семь часов до Нового года…
2
Пять часов, пока шла операция, провалились в какую-то дыру. Все, что я делала, все, что говорила по телефону, шло на автопилоте, не задерживаясь ни в сознании, ни в памяти. Иногда какие-то мысли все-таки выплескивались на поверхность, но их тут же засасывало обратно.
Кофе – до чего же мерзкий кофе у них в автомате!
Бедная Иришка, так надеялась встретить с нами Новый год. Первый раз – как «бойшая».
Как же мы с ней будем, если?..
Нет, никаких «если», Ира! Все будет хорошо, слышишь? Он сильный, он выкарабкается!
Почему же так долго?
Потом я и вовсе перестала о чем-то думать. Кажется, такого не может быть, человек всегда о чем-то думает, но, оказывается, бывает. Это как зависший компьютер, который пытается одновременно выполнить тысячу операций и не может закончить ни одну. Смотрела на стену или сквозь стену, а в голове – рыхлый невнятный комок. Иногда через него пробивалось жужжание телефона: звонок я выключила еще в машине скорой. Тогда ненадолго выныривала, отвечала.