Одна судьба на двоих
Шрифт:
Она тоже поспешно раздела его, жадно целуя могучие мышцы груди, в которой громко стучало его сердце.
Не прошло и минуты, как на полу возник ворох одежды — его джинсы, рубашка, ее белое подвенечное платье.
Они стали повенчанными супругами. Она — его жена.
Чейенн взглянула в его лицо, в свете умирающего дня казавшееся нежным, и постаралась убедить себя в том, что все происходящее между ними по ночам относится исключительно к области секса.
Но нежность в глазах Каттера спорила с силой охватившего его желания. Он поцеловал ее
Но вслух Каттер ничего не произнес.
Поцелуй его, мягкий, бережный, становился все требовательнее. Чейенн тяжело задышала. Вся дрожа от нетерпения, она выгнулась ему навстречу.
Он теперь ее муж.
Она все время убеждала себя в том, что общение с Каттером чревато опасностями для нее, что их брак ничего не означает. Ровно ничего. Что это брак по необходимости.
Но нежность, стоявшая за страстью Каттера, вызвала в Чейенн новый прилив доверия к нему. Руки, губы, язык Каттера ласкали так бережно, что она на миг уверовала: этим человеком движет не только похоть.
Доведя ее до экстаза и сам испытав оргазм, Каттер, успокоившись, примостился с ней рядом как большое насытившееся животное.
Пока они лежали, прижимаясь друг к другу разгоряченными телами, покрытыми испариной, на них снова накатило неуемное желание.
— Мне хочется пойти на берег и любить тебя в волнах прибоя, — прошептала она ему на ухо.
Он откинул влажные пряди волос с ее лба.
— Там, где ты впервые увидела меня и спасла? — К ее удивлению, он произнес эти слова так, словно все семь лет лелеял в душе эти воспоминания.
— Почему ты женился на мне? — спросила Чейенн.
— Я хотел тебя. И ничего не мог с собой поделать. Понимаешь? Мне надо было, чтобы ты стала моей. Даже если ты всего-навсего своего рода ведьма, сумевшая меня околдовать.
Это признание потрясло Чейенн.
Держась за руки, они вбежали в залитые лунным светом холодные воды прибоя. Опустившись на колени в бурном потоке, Каттер снизу вверх оглядел Чейенн и только затем потянул за собой... Вскоре внутренний жар настолько их согрел, что даже вода стала казаться теплее.
На них обрушилась волна. Затем вторая, осыпав их гирляндами жидких алмазов. Третья, четвертая...
А их сплетенные тела опускались и поднимались в темной круговерти воды, сверкающей в свете луны.
Потом он обтер ее полотенцем. Смеясь словно дети, они побежали обратно к дому. Вместе приняли горячий душ, вместе легли спать и вместе проснулись.
Но утром все предстало в ином свете.
Свадебный букет завял. Цветы на острове также все поникли. Первые холодные лучи восходящего солнца разрушили невероятную близость, соединявшую их, когда остров купался в теплом свете луны. С чувством вины Чейенн вспомнила умирающую мать, категорический отказ Каттера разрешить поехать проведать больную. Что же это за человек, который ночью любит ее с такой страстью, а днем отказывает в самой естественной просьбе?
Да и он с утра определенно испытывал неловкость в обращении с ней, даже настороженность.
Она все никак не могла забыть, как он бросил ее, забеременевшую.
Каттера тоже, очевидно, преследовали свои демоны — он проснулся хмурый, как бы расстроенный, а чем — она не знала. Обменявшись мимолетными поцелуями и неуверенными взглядами, они молча встали и оделись.
В последующие дни они жили, казалось, в двух непересекающихся мирах: в ночном, когда испытывали сильное эротическое наслаждение и полную близость, и в дневном — с его мрачным безмолвием, неловкостью и отчуждением. И каждое утро дверь между этими мирами как бы захлопывалась наглухо.
В первую неделю их медового месяца Чейенн заметила на острове множество утренних вьюнков и вечерних первоцветов. Эти цветы, распускавшиеся ночью и достигавшие полного расцвета к заре, напоминали Чейенн ее брак: как только первые лучи утреннего солнца касались их нежных лепестков, они начинали вянуть.
Каждый вечер Чейенн отправлялась на прогулку и возвращалась с охапками вьюнков и первоцветов, которые ставила в вазу на окне спальни. И каждое утро, пробудившись, она видела, что продолговатые желтые лепестки вьюнков мертвы, как и ночная страсть ее мужа.
И тем не менее, когда наступал вечер, Чейенн снова бежала к дюнам, чтобы успеть до полного наступления темноты набрать цветов, и так же поспешно возвращалась домой, где ее с нетерпением уже поджидал Каттер.
Под вечер последнего дня их первой недели на частном самолете прилетел О'Коннор. Наряду с обычной почтой он привез свадебный подарок, доставленный посыльным в хьюстонский особняк Чейенн. Она удивилась безмерно — ведь никто из друзей не знал об их свадьбе.
Роскошно оформленная посылка, с написанным на ней именем Чейенн, была обвязана широкой атласной лентой белого цвета.
Только Чейенн поставила коробку на стол, как подбежал Джереми и сорвал сначала верхнюю обертку, а затем и крышку посылочной коробки. Под ней на свертке из папиросной бумаги лежала открытка.
Чейенн всмотрелась в крупные черные буквы, но в этот момент в комнату быстрым шагом вошел Каттер с дикими дюнными цветами в руках, которые прямо на глазах начали вянуть.
— Что это? — поинтересовался он.
— Каттер, ты знаешь человека по имени Хосе? — спросила Чейенн.
Занятая подарком, она не обратила внимания на то, что потрясенный Каттер секунду-другую мешкал с ответом.
Бросив умирающие цветы на пол, он кинулся к ней.
— Дорогая, не...
Но было поздно.
Она уже увидела три ужасающие фотографии. У нее вырвался стон ужаса. Джереми схватил снимки, взглянул на них, и кровь отлила от его детского личика.
Словно под влиянием какого-то гипноза Чейенн снова посмотрела на фотографии. И тишину прорезал ее крик.
Обхватив руками горло, она сделала несколько шагов назад, стараясь побороть подступающую к горлу тошноту и ловя воздух раскрытым ртом.