Однажды детство кончилось
Шрифт:
В первый вечер попытался научить меня жарить картошку.
Во второй мама с гордостью заявила, что я хорошо знаю английский, и даже переписываюсь с настоящей американкой. Он так обрадовался, засверкал золотом: «Надо отправить ей твою фотографию, чтобы видела, что товар не лежалый», – заявил он.
Борясь с рвотными позывами, я скрылся в своей комнате и врубил в наушниках на полную громкость UDO.
На третий день он посоветовал мне носить вещи в нагрудных карманах, чтобы казалось, что у меня атлетическая грудь. Надо рассказывать, почему я избегал с ним общаться?
Сейчас день, наверное, пятнадцатый – надеюсь, больше не увидимся. Я ещё раз вежливо кивнул. Меня так учили: если нужно для душевного комфорта собеседника – ври. Спросил глазами: «Всё?». Он вздохнул, я надел наушники. В маленькой хрущобе стало чуть просторнее.
На следующий день из кустов свистнули, но это был не Тим. На нашей трубе сидел длинный Брыкин и его мелкий дружок Паспарту. Перед ними набивал мяч Малхосян. Стукнулись кулаками.
– В курсе уже? – спросил хмурый Брыкин.
– В курсе чего?
– Твой дружок-торчок кони двинул.
Я замотал головой:
– Чушь. Мы только вчера тут сидели.
– Больше не посидите. Повесился.
– Гонишь?
Брыкин пожал плечами. Малхосян оставил мяч, подошёл ко мне.
– Это правда, Димон! Мне очень жаль…
Он хлопал меня по плечу, заглядывая участливо в глаза. Я поймал его взгляд и поверил.
Тимур Дзагоев сдержал обещание. Пацан сказал – пацан сделал.
Я зашёл ещё к «В-эшкам» в глупой надежде увидеть его ухмыляющуюся кавказскую физиономию. Увидел: на тумбе у входа стоял его портрет с чёрной траурной лентой. Я повернулся к классу, и все что-то начали искать в своих сумках.
Мне кажется, я начал читать мысли, или люди перестали их прятать. Я ходил в пригашенном состоянии по коридорам школы, цеплял отдельные фразы и целые диалоги: «…Кем надо быть, чтобы вот так, в петлю…» – «…Бедная мать …знаешь, кто она? Психиатр! Прикинь? Сапожник без сапог…» – «…Ирку знаешь? Сисястая такая, из десятого бэ. Да ну, знаешь ты её, с кучей фенечек на руках. Соска его…» – «…Шутишь? Она с торчком трахалась. Нормальная баба с наркетом свяжется? По-любому ханку не поделили…»
Ярость поднималась кипящим мутным потоком. Добралась до забитого горла, и я задохнулся. Приехала скорая, купировала приступ. Меня отпустили домой. Но я пошёл не к себе, а к нему. На детской площадке в дыре под железной ракетой я заметил знакомые кеды. Занырнул внутрь. Там стояла Ирка с сигаретой и тряслась, будто держала оголённый провод. Она повисла на моей шее, рыдая и повторяя:
– Я не виновата! Дим, я не виновата!
А я гладил её по голове и говорил:
– Я знаю.
А думал: «Сука, свалил, а нам в этом жить. И с этим жить. Мудак ты, Тимур Дзагоев!».
На большой перемене Саша подошла ко мне. Как обычно, со своей слегка высокомерной улыбкой, сказала:
– Дим, хочешь со мной сидеть?
Я не сразу понял, о чём речь.
– За одной партой, – пояснила она.
Я потерялся.
– Я… не против.
– Пошли к Аннушке? – я кивнул и пошёл за ней.
Не знаю, что там Аннушка думала, когда старательно натягивала на лицо презрение. Может, решила, что «таких, как мы», лучше локализовать в одном месте, а не размазывать равномерно по классу. Она согласилась. Определила нам третью парту в среднем ряду. Не обижайся, Саблина!
Саблина вздохнула:
– Я всё понимаю. Друзья?
– Конечно, – ответил я и не соврал.
Мне стало и легче, и трудней. Вокруг Саши раздвигались стены и поднимались потолки. Её личное пространство защищала колючка под напряжением, сюда никто не лез. Рядом с ней был кислород, которым я дышал. В какой момент влюблённость стала зависимостью? Практически сразу.
Соседка по парте – это что-то намного более интимное, чем просто одноклассница. От случайных прикосновений в меня били разряды. Я следил за ручкой в смуглых пальцах, выводившей буквы не слишком аккуратным почерком, вместо того чтобы писать самому. Когда на её глаза падала прядь тёмно-каштановых волос, я мечтал набраться смелости и убрать её, чтобы не мешала смотреть на меня. Может, тогда в глазах появится что-то ещё, кроме обычного снисходительного разрешения быть рядом. А потом я шёл домой и слова сами собирались в стройные ряды с созвучными окончаниями. Я записывал их на листочках в клеточку своим, гораздо более аккуратным почерком и прятал под матрас кровати. Когда-нибудь я, может, покажу ей их. Может…
Ночью в окно моей с братом спальни влетел камень, потом ещё один. Третий вынес стекло на кухне. Брат сел в кровати, закутавшись в одеяло, как маленькое до смерти перепуганное привидение. Я осторожно выглянул в разбитое окно. Двор заливал лунный свет, никого живого там не было. Я вбежал в большую комнату. Мама в халате кинулась ко мне:
– Что это? Что случилось?
– Кто-то бросает камни в окна, – ответил я.
В этот момент за её спиной в окно влетел булыжник. Я выключил свет и выскочил на балкон. Внизу Романчиков кинул ещё один камень в окно маминой спальни. Он увидел меня и бросился к дороге. Там стояла его «ласточка», как он называл свой 412-й москвич. Завёлся и с рёвом и тарахтением рванул прочь.
А на следующий день жизнь стала похожа на голливудский боевик.
По дороге из моей школы к дому по одной стороне тянется ряд частных домов. В основном старых, с окнами почти на уровне земли. Один из них, заброшенный, рухнул, заборы повалили и затоптали. Участок зарос бурьяном выше человеческого роста, а сбоку осталась протоптанная тропинка на параллельную улицу.
Когда я возвращался из школы, заросли зашевелились. Я увидел Романчикова с перекошенным лицом, в его руках – литровая стеклянная банка с прозрачной жидкостью. Может быть, меня спас погром прошлой ночью. Человек, перебивший все окна в нашей квартире выскакивает на меня из-за кустов с непонятно чем наполненной ёмкостью. Я увернулся, закрылся курткой, и она приняла на себя удар. Выплеснув содержимое, Романчиков швырнул банку мне под ноги и скрылся в зарослях. Скоро с параллельной улицы послышался рёв мотора.
Я стоял в абсолютно охреневшем состоянии и смотрел на осколки под моими ногами.
– Ну ни хрена себе, страсти, – присвистнул кто-то.
Я посмотрел на остановившегося рядом мужчину.
– Да-а, куртку можно выкинуть. На тебя хоть не попало?
– Что это было? – спросил я, стягивая свою модную варёнку.
Он пожал плечами.
– Не знаю, может кислота из аккумулятора. Она не такая концентрированная. От неразбавленной куртка не спасла бы.
Эх, моя варёночка. Дешёвую джинсовую куртку мадэ ин Индия я вываривал сам в огромном ведре. Ворочал её деревянными щипцами, пока она не выцвела и не пошла пятнами. Почти фирм'а на вид получилась. А теперь и она ушла в страну вечной охоты вслед за кассетами. «И Тимуром», – всплыло в голове…