Однажды на краю времени (сборник)

Суэнвик Майкл

– Правду, мальчик!

– Я… ну… в некотором роде поругался с ангелом-регистратором. Так меня сюда и упекли. – При воспоминании о том дне в нем вновь начал вскипать гнев; он до сих пор никак не мог успокоиться. – «Скажи спасибо, что мы вообще возимся с таким черным отребьем», – сказал он. «Вот уж обойдусь без одолжений», – ответил я. «Тебе следует проявить побольше уважения», – сказал он. «Никогда не пресмыкался перед людьми, и перед ангелами не стану, – ответил я. – А что заслужил, то мое по праву!» Это взбесило пернатого до самых кончиков обкусанных ногтей! Он хотел, чтобы я раболепствовал и унижался. Но у меня есть гордость. И я заявил, что ни перед кем не стану изображать

покорного ниггера. Думаю, потому он меня сюда и сослал.

– Мы не говорим этого слова, – задумчиво произнесла мисс Грин. Сын озадаченно посмотрел на нее. – Знаешь же, слово на «н».

– Конечно, мама, – сказал Сахарок, всем своим видом выражая раскаяние.

– Так-то лучше. Ты хороший мальчик, только порой забываешь об этом. – Старушка позволила себе едва заметную, скромную улыбку. – Тебе стоит немного поработать над собой. Ну, теперь-то я прослежу, чтобы ты вернулся на верный путь.

Она рванула вниз рычаг аварийного тормоза.

С визгом, который, должно быть, слышали даже в Дидди-Ва-Дидди, поезд неподвижно замер на рельсах. В темноте послышалось шевеление чудовищных тварей, пробиравшихся к нам через смрад и грязь болот Стикса. До меня донеслось угрожающее хлопанье крыльев.

– Мама! – взвыл Сахарок. – Что ты наделала?

– Хитростью ничего дельного не добьешься. Мы все исправим и сделаем это так, как положено, – заявила старушка. – Не сутулься.

Сказано – сделано.

Трибунал состоялся прямо перед локомотивом. Двое судей угрожающе нависали над поездом, а проклятые облепили крыши передних вагонов, забираясь друг другу даже на плечи и передавая задним рядам каждое прозвучавшее слово. По одну сторону от локомотива присел на корточки Багамотежт, Владыка Червей. Две обвислых, сочащихся розовых груди безвольно ниспадали на его волосатое брюхо, а изо рта демона непрестанно капала кишащая личинками пена. От отвратительного тела исходил не менее отвратительный запах. От взгляда в его безумные глаза под шевелящимися щупальцами ресниц можно было и самому лишиться разума.

Вторым судьей оказался архангел. Он был белее малярной краски и сиял ярче лампы накаливания, а при взгляде на него… Как бы это объяснить? Знаете такое странное чувство, когда смотришь в телескоп на крошечное пятнышко света, которое невооруженным глазом, может, и не различишь вовсе? И все же оно там, среди многих миллиардов звезд, холодных, ярких и далеких… и на фоне этого зрелища и ты сам, и Земля, и вообще все, что ты когда-либо видел и знал, начинает казаться крохотным и малозначительным. Примерно то же самое испытываешь, когда видишь архангела, только чувство в разы более неприятное.

Я вдруг понял, что мой взгляд непрестанно мечется от одного судьи к другому; один отталкивал своей отвратительностью, второй ослеплял своим великолепием, но отвести глаза в сторону я не мог. Это были не те создания, к которым стоило поворачиваться спиной.

Багамотежт обладал удивительно ласковым, даже убаюкивающим голосом.

– У нас нет претензий к добродетельной мисс Сельме Грин. Полагаю, вы намереваетесь незамедлительно причислить ее к рангу святых?

Архангел кивнул. В ту же секунду старушку окутало облаком яркого света и унесло в ночное небо, и вскоре она казалась лишь удаляющейся падающей звездочкой. Вот только что она что-то кричала и отчаянно жестикулировала, и тут ее не стало.

– Мистер Грин, – произнес Багамотежт. – Что скажете в свое оправдание?

Сахарок стоял перед судьями, чуть наклонившись вперед, словно под порывами сильного ветра. Он крепко стиснул зубы, а глаза его пылали от гнева. Он не собирался ни в чем

раскаиваться.

– Я всего лишь хотел быть с моей…

Багамотежт предупреждающе поцокал языком.

– Я всего лишь…

– Молчать! – взревел архангел.

От его голоса зазвенели рельсы и закачались вагоны. У меня все прямо затряслось внутри. Архангел и Сахарок посмотрели друг на друга. Они стояли так целую минуту; даже не верится, что простой смертный может столько выдерживать взгляд подобного существа. И все же в конце концов Сахарок медленно, со злостью опустил голову и уставился на землю у себя под ногами.

– Что скажете в свое оправдание?

– Я признаю свою вину, – пробормотал Сахарок. – Но я всего лишь…

– Уильям Мередит Бонс, – произнес архангел, – а вы что скажете в свое оправдание?

Билли Бонс расправил плечи и заговорил куда решительнее, чем можно было бы ожидать в данной ситуации.

– Всю свою жизнь, – заявил он, – я только и делал, что гнался за длинным долларом. Богатство служило мне полярной звездой. Для меня деньги значили в некотором роде даже больше, чем люди. Впрочем, они завели меня в конечном итоге не так далеко, куда могла бы закинуть скверная компания. И до последних дней я оставался верен своим принципам. – Он развел руками. – Сахарок предложил мне плату за контрабандный провоз его мамы. Ну что я мог поделать? Как я мог отказать? Это было бы против моих правил. Так что выбор был очевиден.

– И сколько же, – голос архангела был угрожающе тих, – вам заплатили?

Билли Бонс непокорно выпятил нижнюю челюсть:

– Сорок пять долларов.

Зашумели все, кто знал Билли Бонса. Мы просто не могли сдержаться. Люди улюлюкали и держались за животы от хохота, от которого по их щекам катились слезы. Мысль о том, что старый пират сунет голову в петлю из-за столь жалкой суммы, была просто смехотворной. Он посмотрел на нас, багровея от злости.

– Так вы сделали это не ради денег, – произнес Багамотежт.

– Нет, – пробормотал он, – видимо, не из-за них.

Следом одну за другой вызвали Лабель, Эфрею и Салли, заставив тех покаяться и признать свою вину. Потом очередь дошла и до меня.

– Малкольм Рейнольдс, – сказал архангел, – ваши товарищи утверждают, что, беспокоясь о чистоте вашей души, они не стали посвящать вас в свои планы. Нет ли у вас какой бы то ни было причины или желания оспорить их слова?

Во мне вдруг что-то переломилось.

– Нет, нет и нет! – закричал я.

Трудно было не заметить брезгливое выражение, возникшее на лице Билли Бонса, и полные грусти взгляды, которые бросали на меня девушки, но мне уже было все равно. Я много через что прошел, и силы мои наконец иссякли. Я видел, что происходит в Дидди-Ва-Дидди и дальше к югу от него… видел и не имел ни малейшего желания иметь ко всему этому отношение.

– Да, виноваты только они… я к этому не причастен! Клянусь, что если бы знал, то сдал бы их с потрохами раньше, чем что-либо произошло!

Судьи переглянулись. А потом один из них, хотя я до сих пор не помню, кто именно, вынес свой вердикт.

Теперь у нас новый экипаж. Из прежней смены остались лишь я да старина Козлоног. Поезд как и прежде бегает по рельсам. Судьи рассудили, что любовь Сахарка к матери и тот факт, что он добровольно рисковал обречь себя на вечное проклятие, чтобы только быть с ней, вполне достаточное основание позволить ему перебраться в местечко получше, где мама сможет за ним приглядывать. Лабель, Эфрея, Салли и даже Билли Бонс разрушили тот идеальный баланс своих душ, что привязывал их к железной дороге. И все дружно отправились Наверх.