Однажды в Карабахе
Шрифт:
Пот градом лился и насквозь промочил бедолагу. Он, тяжело проглотив слюну, пробормотал:
– П-понял… О Аллах!..
– А наши доблестные особисты, пронюхав про коровий долг, пришьют тебе еще и умышленное убийство. И нас за тобой потянут, – окончательно добил его и я.
– О Аллах!.. Пощади!.. – он весь позеленел и кажется, выглядел хуже, чем наш покойник.
– А семья его! О них ты подумал? – Садых уныло протянул. – Ведь ни копейки не дадут, если узнают, что в Карабахе во время войны умер от зубной боли. А дети? Их же в
Магомед, набрав в легкие воздух, заорал:
– Проклятые армяне! Убийцы!
– Во-во!.. – похлопал по плечу озаренного Балабеков, – допетрил, наконец. Растешь на глазах! Только не ори. Щас они услышат и толпой прибегут извиняться.
– А все-таки командир, как насчет следов пуль, а? Ведь и вправду, покойник чистенький, как гладиолус. Ни одной царапины, – не вытерпев, спросил я.
– А-а, тоже проблема… – махнул рукой Балабеков. – Так застрелите! Какая ему разница! Он уже мертв. А нам надо задание выполнять.
Мы замолчали и поняли – Балабеков нарисовал готовую сцену выхода из опасного положения. Я лишь вздохнул:
– С заданием ничего не выйдет, группа деморализовалась. Один погиб, двое в шоковом состоянии.
– Пожалуй, ты прав, – немного подумав, согласился командир. После снял флягу, глотнул спиртного и скомандовал:
– Ладно, застрелите, надо возвращаться. Армянам повезло…
Мы посмотрели друг на друга, а после на покойника. Вроде действительно, какая ему разница?.. А нет, сердце у всех похолодело.
– А кто будет стрелять? – дрожащим голосом спросил Гюлахмед. Он, кажется, приходил в себя.
– Кто-нибудь из вас, – буркнул командир, – хоть жребий тяните.
– А почему не ты? – храбро возразил Садык.
– Я главный. Я приказываю, – просто ответил Балабеков.
– А я верующий. Мне вообще нельзя убивать, – уперся и Садык.
– Но ты же убивал в бою? – удивился я.
– Это другое дело, – “объяснил” слуга небес.
– А пусть застрелит тот, кто убил, – оригинально, но неосторожно предложил Магомед и посмотрел на Гюлахмеда.
Вы когда-нибудь видели, хоть по телевизору, выпущенного на арену дикого быка, который вдруг перед собой увидел матадора с красной тряпкой. Я даже при лунном свете заметил, как синие глаза горца медленно перекрасились в цвет спелого помидора, но не успел предотвратить его прыжок барса на своего обидчика. В следующий миг, придавив толстого Магомеда собой, он дико завопил:
– Чтоб я второй раз убил своего друга? Задушу, тварь!..
Мы смогли вырвать хрипящую глотку Магомеда из лапищ Гюлахмеда, лишь слегка стукнув того прикладом по башке. Мясник, еле отдышавшись, заорал:
– Клянусь, застрелю этого сукина сына, если еще раз дотронется до меня! Он уже достал…
– Да, еще одного трупа нам не хватает, – заворчал Садык. – Кто шел нам навстречу, когда на задание шли? У кого-то тяжелая нога.
– Вот у него, – указал на труп Джабраила Магомед, – 46 размер одевал. Детская могила.
– Может, ты застрелишь, –
– У меня! Какая? – Магомед вновь затрясся.
– А коровий долг? – серьезно спросил Балабеков, подмигнув мне. – Подумать только, теперь ты свободен. Никаких долгов не надо отдавать! Неужели ты в последний раз не окажешь услугу покойному, заодно и всем нам?
– А-а… А лезгин сказал, что он наследник? – подозрительно спросил Магомед.
– Да он пошутил. Правда, дорогой? – спросил я у Гюлахмеда. – Ведь ты не будешь взымать в это тяжелое для нашего народа время какой-то долг у родного товарища?
Тот аж поперхнулся. Но потом, немного поразмыслив, гневно сверкнул глазами:
– Пусть подавится! Чтоб у коров твоих молоко высохло! Чтоб баранов твоих волки загрызли! – после гордо, в позе правоверного мусульманина, уселся рядом с трупом.
– Правда? – обрадовался Магомед и схватил у меня свой автомат. – Да я насквозь прошью этого гада! Еще на проценты пытался меня посадить. Отойдите в сторону!
– О Аллах! – промолвил Мулла Садык, подняв глаза на чернеющее небо. – Прости неразумным детям своим грехи их. Не ведают что творят…
– Да причем тут Аллах? – завопил на него Магомед. – Чистеньким хочешь остаться? А когда за деньги молитвы читаешь, небось, об Аллахе не думаешь?
Садых умно замолчал и не влез в неудобную для себя дискуссию.
Магомед же уже не мог остановиться и орал дальше.
– Подумаешь! Как же мы Аллаха боимся? Да не его боитесь вы, падлы, а прокурора! А мне все равно. Столько баранов разделывал, пришью еще одного. Вообще-то он свиньей был. С этим долгом все нервы вытрепал… Эй, отойди в сторону! – прицелившись, он крикнул Гюлахмеду. – А то и тебя грохну в придачу! Тоже мне, наследник хренов… Э-э… Что с тобой?
Вдруг мы заметили, что Гюлахмед, как-то странно выглядит. Он замер и округлившимися от ужаса глазами уставился на покойника. Его кудрявые редеющие волосы на глазах начали выпрямляться, подниматься и менять окраску, сливаясь с лунным светом. Эту жуткую картину дополнила медленно поднимающаяся рука лезгина, указывающая, как перст божий, на покрытое платком лицо покойника. Мы, присмотревшись в указанном направлении, замерли. Холодные мурашки проползли по нашим телам и душам…
Платочек в области рта еле заметно дрожал. Ветра не было…
– Аллах велик! – загробным голосом промолвил наконец Садык.
– Господи! – почему-то по-русски обратился к Всевышнему Балабеков и чуть не перекрестился.
– Мама!.. – вспомнил свое, видимо, счастливое детство Магомед.
Мои уста нечленораздельно что-то прошептали, кажется, матом. Все же мы, словно приклеенные друг к другу, дружно начали дрожать…
– Кошмар! – Аталай пользуясь страхом, опять пристроила свою грудь к Ганмурату. – Он что, воскрес? Мамочка родная!..