Однажды в мае
Шрифт:
— Что вам угодно? Вы видите… я старая женщина! — прошептала она на ломаном чешском языке.
Ошеломленные мужчины стояли молча. Разъяренный Лойза Адам пришел в замешательство и не знал, куда девать глаза. Наконец он недовольно пробурчал:
— Ну, черт возьми… не драться же нам со старухами!
И они тоже ушли бы ни с чем, тоже отступили бы при виде этой бессильной старости. Одна Галина,
— Не верьте ей! — сказала Галина жестко и, прежде чем дверь захлопнулась у них перед носом, просунула ногу в щель.
Мужчинам стало не по себе, а старуха громко запротестовала. Но Галина, словно ничего не замечая, навалилась на дверь всем телом, оттолкнула старуху и вошла в переднюю. Лойзе Адаму казалось, что он идет по горящим угольям, но он не отставал от девушки. Оставив Марека караулить вход, Гошек вошел тоже. Все это было ему не по душе. Они, может быть, совсем напрасно потревожили старуху. Он вспомнил свою покойную мать. Старики ведь так слабы. Но непоколебимая уверенность Галины вела его вперед.
В кухне все мертво. В печке ни уголька, ни искорки, на продавленном диване валяются разостланные перины, такие же грязные, как и одеяние старухи. Из этого логова она, по-видимому, и выползла на звонок. Старуха жалобно скулит:
— Вы видите… вы ведь видите, что тут никого нет…
И всем стало неловко, а Галина по-прежнему не колебалась. Она внимательно осмотрелась, останавливая зоркий взгляд на каждом предмете, проверила закрытое окно, в котором все стекла были целы.
— Стреляли не отсюда, — сказала она с холодной деловитостью.
И все повернули к выходу, но строгий взгляд Галины сказал: «Нет, еще не все!» С пальцем на крючке автомата Галина стремительно распахнула дверь в комнату.
Здесь тоже пусто. В углу стоит большой горшок с веерами запыленных пальмовых листьев. Из-за большого зеркала в золотой раме выглядывают открытки с видами Альп. На противоположной стене — светлое пятно. Видимо, здесь висел портрет, который совсем недавно сняли. На пианино в рамочке из морских ракушек — фотография молодого эсэсовского офицера.
Глаза Галины подолгу останавливаются на всех этих предметах, потому что в вещах заключены человеческие тайны. Вот она взглянула на круглый стол. На нем белая скатерть, расшитая по углам разноцветным узором. На столе чашка, в ней кофе с молоком и тарелка с початым куском хлеба. Галина, схватив угол скатерти, с ненавистью дергает ее.
— Она украдена в Польше!
Потом она приподнимает тарелку с хлебом. Тот, кто начал его есть, оставил на нем две выемки полумесяцем. Больше ничего. След оставлен широкой мужской челюстью. На хлебе желтеет масло, политое сверху малиновым вареньем, красным как кровь.
Как многозначителен каждый жест Галины! Она ставит тарелку на стол. Стремительно оборачивается к окну. Окна закрыты, внутренние рамы выставлены по приказу властей. На стеклах крест-накрест наклеены полоски бумаги. Взгляд Галины замирает на нижнем крае правой рамы. Уголок стекла, очевидно треснувшего, тоже заклеен бумажной полоской.
Эта подробность настораживает Галину. Она протягивает руку и отрывает полоску, еще влажную, наклеенную, очевидно, совсем недавно. Странно. Треугольное стеклышко, которое удерживала бумажка, падает. В углу теперь остается небольшое треугольное отверстие. Галина нагибается и смотрит через него на улицу.
Она видит… то место, где упал на колени Ярда Мареш. На мостовой темнеют пятна крови. Галина стремительно выпрямляется. Все ясно.
Немка не сводит с Галины глаз, а та идет через всю комнату к шкафу и резко дергает за медную ручку.
— Я потеряла ключ… — вскрикивает старуха по-немецки, и в ее голосе вместе с ненавистью звучит страх.
Адам не может больше оставаться наблюдателем. Ударом автомата он разбивает замок, дверцы шкафа трещат, и угольщик рывком распахивает их.
Расставив руки, он набрасывается на кучу висящих в шкафу женских платьев. Он борется со старыми тряпками, в которых путаются его руки, схватывает что-то плотное, живое, яростно сопротивляющееся.
Два человека падают на пол и опрокидывают несколько стульев. Трудно устоять перед угольщиком, привычным к тяжелой физической работе. Через двадцать секунд Лойза сидит на груди неуклюжего верзилы с узким бритым черепом. Пальцы угольщика в гневе стискивают горло эсэсовца.
— Вальтер не виноват! Вальтер ничего не сделал! — вопит старуха, потеряв голову.
Никто не обращает на нее внимания. В шкафу находят две винтовки военного образца, автомат с полупустым магазином и несколько ручных гранат. В кармане коварного убийцы — пистолет. Потом Лойза поднимает фашиста своими могучими ручищами, ставит на ноги. Убийца Ярды стоит с лицом, помертвевшим от страха, и глаза его бегают по сторонам. Старуха бросается к ногам Лойзы, пытается обнять его колени. Лойза, отвернувшись, отталкивает ее. Она визжит, как бешеная:
— Он не виноват! Нисколько! Я приказала ему сама.
Убийца повертывает к ней голову и кричит с холодной ненавистью:
— Schweig, Mutter! [5]
— Иди, негодяй! — И чехи угощают фашиста несколькими тумаками.
Автомат угольщика уперся в его спину, и фашист пошел, высоко задрав голову, как актер на сцене. Узкая бритая голова откинулась назад.
Под лестницей они встречают носилки, на которых две девушки-санитарки уносят бледного как полотно Ярду. Кажется, что он очень устал и теперь спокойно спит. Перед домом стоит небольшой автомобиль для доставки товаров — импровизированная карета «скорой помощи», с красным крестом на флажке. Прежде чем носилки ставят в машину, Гошек осторожно спрашивает:
5
Замолчи, мать! (нем.).
— Доктора нашли?
Жильцы дома и девушки-добровольцы молча качают головой. Доктор уже не нужен. Но Гошека смущает безмятежно спокойное лицо Ярды, и он наклоняется над ним с надеждой во взгляде.
— Может, все-таки, если бы под рукой оказался врач… Нельзя сразу же опускать руки!
И тут происходит нечто совершенно удивительное. Немецкий диверсант, все еще держа руки над головой, делает шаг вперед и, словно представляясь Гошеку, холодно говорит по-немецки:
— Пожалуйста, я доктор медицины.