Однажды в мае
Шрифт:
— Нет, тут такого не было… как будто не было… — растерянно говорили ей.
Уцелевшие защитники первой баррикады тоже смущенно переглядывались и бормотали, пожимая плечами:
— Пепик… конечно, через реку-то… вернулся… А вот куда девался…
Мария пришла домой в полном отчаянии. Сейчас, когда ее силы были уже почти на исходе, ей казалось, что все, начиная с мужа, что-то скрывают от нее, замалчивают несчастье с ее мальчиком.
До полуночи на либенском берегу лаяли танковые орудия. Они били куда попало: по крышам домов, по складам
Гошек остался на трамвайной баррикаде с Испанцем и его командой. И сюда били орудия с танков, снаряды попадали в днище трамвая, но гранитные кубики, которыми были наполнены вагоны, не поддавались. Иногда пулеметные очереди били с грохотом в бетонные парапеты моста, которые, однако, стояли прочно.
— Вот взбесились! — усмехнулся Франта Кроупа.
Угольщик поднял голову:
— Как же не беситься! Не будь нас, они бы уж давно где-нибудь в Баварии отсиживались!
— Или в Праге за баррикадами закрепились бы. Лишили мы Прагу чести быть последним гитлеровским оплотом, — с улыбкой сказал Франта.
Вагоновожатый поднял голову и произнес дрожащим голосом:
— Одного я не понимаю — где же американцы? В субботу они в Плзне были, это факт.
— А если им выгодно, чтобы мы тут в собственной крови захлебнулись?
Вагоновожатый изумленно уставился на Франту.
— Объясни, пожалуйста, что это за сумасшедшая тактика — взяли да и бросили нас здесь одних?
— То-то и есть, что тактика! — повысил Франта голос. — Они отлично соображают, у кого теперь винтовки в руках. Дельцы и фабриканты не пойдут на баррикады, это у них не в обычае. А если немцы нам кровь пустят, американцы плакать не станут!
— Но почему? Почему? — Вагоновожатый стиснул виски, словно стараясь умерить резкую головную боль. — Разве нам другое надо, чем американцам?
— Правильно, нам другое надо, дружище. Для них в этом вся загвоздка.
— Как это? Мне надо свободу, республику, работу!
— Какую республику?
— Нашу, разумеется! Такую, какая у нас была раньше.
Лойза Адам, до сих пор слушавший молча, хмуро усмехнулся.
— Точно такую же, как была? Ну нет, дружище, не обижайся… мне такой не надо! И Испанцу тоже — его первым делом посадят!
Вагоновожатый опустил руки на колени, в недоумении глядя на угольщика.
— Я не говорю, что такую же до последней мелочи. Я три года без работы ходил… объедки в кафе подбирал. Безработицы и всякие там ночлежки да трущобы никому не нужны. И полицейские тоже! Я раз в жизни пошел на демонстрацию — они на нас так с дубинками наскочили, я еле ноги унес. В то время я был социал-демократом.
Пан Бручек, услыхав о полицейских, беспокойно заерзал.
— Да у нас, у полицейских, — сказал он вдруг, — хлеб тоже не сладкий был. Из-за демонстраций этих сколько я неприятностей натерпелся, а получал гроши. Надо вам сказать — не будь социал-демократов, я бы и в полицейские-то не попал. Меня в полицию сразу после войны социал-демократы сунули.
Лойза Адам громко расхохотался и злобно сказал:
— Э, черт побери, хороша же была демократия! Выходит, по приказу свыше социал-демократы избивали друг дружку. Может, тебе хочется повторить? «Прошло с огромным успехом», как пишут в афишах кинобоевиков.
Вагоновожатый только вздохнул.
Испанец усмехнулся и дружески шлепнул его по колену:
— А что ты думаешь, республика без ночлежек и трущоб нам с неба свалится? Ну нет, чтобы создать республику без них, без фабрикантов и полицейских, надо еще много усилий приложить! И очень важно, чтобы мы в этом деле участвовали.
— Ну, я до этого не доживу! — с непоколебимой уверенностью воскликнул Лойза Адам. — Об заклад бьюсь!
— Доживешь, Лойза! Я на тебя надеюсь! — на этот раз вполне серьезно сказал Испанец. — Да и вагоновожатый тоже доживет, вот увидишь!
На голешовицком конце моста на фоне багрового зарева пожаров вынырнули два черных силуэта. Впереди бежала Галина, за ней стучали тяжелые сапоги плечистого человека в мундире поручика чехословацкой армии. Голова его была обмотана окровавленным бинтом, из раскрытой кобуры выглядывал тяжелый пистолет.
— Гошек, это к вам! — закричала Галина.
Тот встал и подал поручику руку:
— Начальник обороны моста Гошек.
— Я начальник обороны берега Малек… — еле переводя дыхание, хрипло сказал поручик. — Немцы переправляются на лодках. Они уже пытались высадиться в порту, но мы их там… ликвидировали. А внизу под мостом… — Он замолчал, притрагиваясь рукой к повязке. — Они…
— Переправились? — быстро перебил его Лойза Адам.
— Ведут бой… у меня нет бойцов… И патронов нехватка…
Гошек решительно сказал:
— Есть резерв. Двенадцать человек спят в доме Марешей. Возьмите их.
— Эти бойцы… уже… там. Без них я бы пропал у порта… — устало признался Малек. — Сейчас они удерживают позиции под мостом.
— Как же быть?
Поручик снова прикоснулся к повязке, словно собирая в горсть разбегающиеся мысли. Голос его окреп.
— Как быть? Оборонять берега ниже по течению. Немцы там уже переправились… на двух лодках. Наши пока их не пускают… держат у самого берега…
— Сколько у тебя там народу? — неожиданно для себя перешел Гошек на «ты».
— Было шестеро… Минут десять назад оставалось трое… Сейчас… не знаю.
— Что ты предлагаешь?
— Бросить эту баррикаду. Иначе они вам зайдут в тыл с берега…
Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Воцарилась тишина. Но в следующее же мгновение разъяренный Лойза Адам вскочил и схватил поручика за ворот:
— Что ты сказал, негодяй? Еще одно слово…
Но поручик вырвался из рук угольщика и повторил с мрачной решимостью: