Однажды в России
Шрифт:
Генка, как во сне, зашел в прихожую и прошел за теткой на кухню. Там свистел чайник. Тетка начала колдовать над чашками, а Гена тупо наблюдал за ее спокойными движениями.
– А куда она пошла?
– Не знаю. Она мне не отчитывается.
– И давно?
– Со вчерашнего вечера нет... Да ты не волнуйся. Она уже звонила, и утром, и днем. Куда-то уехала с компанией. На дачу, что ли...
– То есть как... То есть как "не волнуйся"!?
– крикнул Генка.
Все его неистовство, которое уже час искало выхода, сменило окраску и бурей поднялось в душе. С вышки счастья он головой вниз свалился в сухой бассейн ревности и горя.
– Да так, - спокойно отрезала тетка.
– Не волнуйся, и все тут. Ничего
– Как вы могли ее отпустить?! На всю ночь, в незнакомом городе!
– Этот город сам решает, кого ему забирать...
– тихо сказала тетка. Она ставила на стол чашки, сахарницу и печенье. Но Генку эта идиллия разозлила еще больше.
– Послушайте, Татьяна Николаевна!..
– начал он, закипая на манер чайника.
– Нет, это ты меня послушай, - грозно сказала тетка.
– Ты ей не сват и не брат! И не муж, между прочим! Сам должен понимать, что тебе с твоим счастьем ей лучше сейчас на глаза не показываться. Пусть сначала успокоится. Потом и встречайтесь.
– Вы... Я... Мы должны ее найти!
– Ищи, - горько усмехнулась тетка и подошла к окну. С пятого этажа, сквозь "небоскребы" на Калининском, видно было пол-Москвы.
– Ищи! Я свое уже отыскала в этом проклятом Городе...
Она тяжело села на стул и положила себе кусочек сахара. Ее ложка, как маятник, качнулась в чашке. Генка смотрел на тетку и ненавидел ее. И ненавидел Анюту. И поезд, который привез их обоих в Москву. Ему становилось все хуже и хуже...
– Гена!
– Что?
– Я давно хотела с тобой поговорить...
– Ага. Сейчас самое время!
– Не груби, пожалуйста. Лучше скажи мне. Ты очень любишь Аню?
– Это мое дело.
– Допустим. А хорошо ли ты знаешь ее?
– Достаточно. Уже одиннадцать лет.
– Да, - согласилась тетка, - это - немало. И все таки, как ты ее любишь?
– Я...
– в растерянности Генка хлебнул чаю, но это не помогло.
– Кто вам сказал, что я ее люблю?
– А разве об этом нужно говорить?
– в глазах у тетки пробежала искра, и Генка понял, что она улыбается. Вдруг за морщинистым теткиным лицом он разглядел маленькую девочку, которая так же, как и он, однажды приехала из Энска в Москву. За своим счастьем. И Генка понял, что эта девочка знает больше, чем он. И об Анюте. И о Москве. И о нем самом.
– Пойду я, - хмуро сказал он.
– Как знаешь, - сказала тетка, - а за Аню не волнуйся. Ей сейчас плохо, но, если понадобится твоя помощь, она сама к тебе придет. Главное - чтобы ты оказался на месте, когда это случится.
– Куда я денусь?..
– горько сказал Генка. Весь этот день, такой счастливый, Главный День, был брошен коту под хвост.
– Вот и хорошо, - сказала тетка.
– Вы ей не говорите, что я приходил. И что поступил, тоже не говорите. Сам скажу.
– Умнеешь на глазах. Хорошо, Геночка. Так и сделаю. Счастливо тебе.
– До свидания...
Генка не помнил, как добрался домой.
– Ты чего. Неужели срезался?
– в вопросе Вовчика было искренне участие, и Генку это согрело. Сам Вовчик уже неделю как прошел последний экзамен и теперь у ежедневных пьянок появился повод.
– Нет. Поступил.
– Ну, ты даешь! А чего такой мрачный?
– Живот болит...
– Ха! Чуваки!!!
– заорал Вовчик в комнату, - Генка поступил! Урраааа!
Дружный вопль из гостиной показал, что гости совершенно не огорчены новостью. Напротив. Все уже давно привязались к странному молчаливому парню и даже полюбили его за рахметовский характер. Он был примером, которому лень подражать, но которым можно гордиться перед друзьями.
Все высыпали в прихожую и кинулись к Генке обниматься. Тут же появился дежурный стакан. Генка выпил его залпом и попросил добавки. Потом, из чистого гусарства, выпил из горлышка целую бутылку портвейна. И не пошел, как обычно, за свои учебники, а плюхнулся на диван между каким-то пижоном и его нарядной подружкой.
Потом
А еще потом с ним рядом оказалась Надька. И больше вокруг не было никого. Наверное, они попали в знаменитую родительскую спальню, куда вход был запрещен. За исключением особых случаев.
Но сегодня был особый случай. И Генка, почти не соображая, что делает, впился в Надькины губы.
– Дурачок...
– прошептала она, - Не торопись... У нас вся ночь впереди...
И новоиспеченный студент 2-го Московского Медицинского института имени Н. И. Пирогова перестал торопиться. Впереди была целая жизнь, не то, что ночь... Ночь, впрочем, тоже...
* * * - Ген, вставай!..
– Ой... Светик!..
Генка сквозь сон удивился тому, что Светик пришла к нему сама. Обычно ее приходилось искать по всем больничным постам и палатам. Он потянулся к ней, чтобы обнять.
– Генка, брось! Мизерный на роды зовет...
– Какие народы?
– Какие, какие! Обычные роды! Вставай и давай будить Самоху и остальных. Вы там все нужны!
Генка вывалился из сладкого сна на пол. Нашарил рукой одежду и принялся кое-как одеваться. Света перебежала к Самохе и схватила за плечо.
– Олежка! Поднимайся! Роды тяжелые, Мизерный зовет...
– Страшила! Вставай, хрен моржовый! Роды!
– Кока, Женька! Аврал!
Через пять минут, заспанные, в халатах, застегнутых не на ту пуговицу, они мчались вслед за Светкой по ночному больничному коридору. Собственная спальня, где несколько сиротских раскладушек стояли на кафельном полу бывшей душевой, отсюда казалась им раем.
– А где Тимофеич?
– на бегу спросил Генка. Тимофеич был акушер и хирург, правая рука главврача со смешной фамилией Мизерный.
– В Москве!..
– А остальные?
– Петрович свалился с гриппом. Вот тебе и остальные...
– Так мы что, сами будем роды принимать?
– от ужаса Генка проснулся окончательно.
– Нет, конечно. Мизерный там, и я на подхвате...
...Огромная баба с трудом помещалась на узкой родовой кровати. Она не кричала, и это было страшнее всего. Она только глубоко дышала, и все равно серела на глазах, как мартовский сугроб.
Мизерный - громадный мужик с мясницкими руками - орал на нее матом.
– Тужься, сука! Тужься, кому говорю! Разлеглась тут, блядь, отдыхает. Тужься!.. Так, пацаны, по местам. Генка со Страшилой - жмите на пузо, Самохин - ко мне, принимать будем. Костик, следи за давлением... Светка, не путайся под ногами... Да тужься ты, сволочь!..
– Как жать?
– спросил Генка. Его голос дрожал. Такой полевой обстановки у них еще не случалось. Практика есть практика. Но одно дело - стоять и смотреть, и совсем другое...
– Как жать? Клади ей руку на пузо, локтем сверху. Так. Хватайся с другой стороны за стол. Взялся?
– Да.
– А теперь повисай всем телом. Понял?
– А не раздавлю?
– Портвейн раздавишь, когда все кончится. Понял? Дави! Страшила! Ты - то же самое с другой стороны. По местам, сукины дети. Давите так, чтобы вылетело как из пушки.
Генка, несмотря на приказ, не мог себя заставить надавить на бабий живот всем своим весом. Живот был твердый, точно каменный. Страшила тоже замешкался, по привычке глядя на друга.
– Да вы что, суки!
– Мизерный побагровел, - в бирюльки со мной играете? Давите изо всех сил, кому говорю. А то потеряем сейчас к ебаной матери обоих...
– Она уже полчаса без схваток, - шепнула Света. У нее в глазах полыхало.
– Давление падает, - сказал бледный Кока.
– Ясный хуй, падает! Цифры говори! Самоха! Стой здесь, принимаем. Вот голова, видишь? Хорошо хоть, головой пошел, сучонок... Так... Так... Ну давай, хороший... Пролезай! Генка, Страшила, давите сильнее. Сейчас уйдет, сука...
– 85 на 40...
– Дави!