Однажды весной
Шрифт:
В то воскресное утро было по-настоящему холодно. Снега на горах не наблюдалось, однако в воздухе пахло скорой зимой. Пока же вокруг царствовала осень. Домики, окружающие трек, стояли в разноцветной листве. Кругом было пусто. Только какой-то сухой американец в шортах прогуливал двух огромных, обросших шерстью собак. Интересно, будет сегодня Луис или нет? Заглядевшись на удивительно красивую панораму, я не заметила его приближения. Он был грустен. Что-то говорил. Я его не понимала.
– I don't understand you. What does it mean? – Он что-то прошептал. Я опять не поняла. И вдруг до меня дошло: «амур», он сказал «амур». Следующую фразу он произнес очень громко: "I live you", почему-то «live», а не «love». Даже такое затертое слово сумел произнести на свой лад. Он стоял переминаясь с ноги на ногу. Он снова говорил, что одинок, не женат и у него никого нет. Но я-то здесь причем? Я-то замужем, у меня ребенок, сын. Я ничего не хочу менять в своей жизни. Я произносила американские фразы одну за другой. Он вздрагивал после каждой.
– I spero, – вдруг сказал он – "я надеюсь". Я
Через неделю весь город засыпало снегом. Ехать на корт не было смысла, и мы остались дома. Все воскресенье мне было не по себе. Щемило сердце, отчего-то хотелось плакать. Я вспоминала, как Луис сказал мне: "I live you", и было обидно, что все проходит и надежды, увы, не сбываются. В конце концов – успокаивала я себя – вдруг зима еще немного повременит, и в следующее воскресенье мы опять поедем на трек. Кто знает?
Макс
Опять этот взгляд. С утра хочется, чтобы на тебя глядели доброжелательно, весело, а тут… А еще служащий супермаркета! В России, помню, говорили, что они все обязаны улыбаться, иначе выгонят с работы. Этот не улыбается, смотрит как-то очень пристально и исподлобья. Правда, он не кассир, не менеджер, просто рабочий, каких в этом супермаркете много. Правда, он от прочих отличается чем-то. В нем есть какая-то интеллигентность что ли, лицо не тупое, со своим выражением. Маленький, сутулый, с черными волосами, что-то еврейское во внешности, определенно что-то еврейское. А впрочем, что мне до него и его пристального взгляда?! Отхожу от секции, где он копошится, выкладывая что-то из коробок, и подхожу к кассе. Кассир – моя хорошая знакомая – Вайолет. Помню, когда в первый раз я пришла за покупками в этот ближайший от дома супермаркет и оглядывалась, к кому подойти, Вайолет сама пригласила меня к себе. Возможно, увидела, что у меня мало продуктов – а она работала на экспресс-линии, – но, скорей всего, я ей чем-то понравилась. С тех пор я хожу только к ней. Мы с нею очень подружились. Мне иногда и в магазин-то не нужно – дома все есть – так я специально, чтобы с Вайолет пообщаться, спешу с утра в наш Стоп-маркет. Это, можно сказать, мое единственное общение с американцами на их языке. Я этим общением дорожу. Да и настроение с утра поднимается – очень она по-доброму улыбается и всякие хорошие слова говорит на прощание. Вот и сейчас Вайолет смотрит на меня по-особому, не как на обычного покупателя, и вопрос свой, задаваемый по заведенному порядку, задает со значением, и ответ мой и встречный вопрос выслушивает внимательно. А потом вынимает откуда-то фотографию – и протягивает мне. На фотографии девушка лет семнадцати, веснушчатая, светловолосая, в простеньком спортивном костюме. – Джессика? – догадываюсь я. Об этой Джессике Вайолет мне все уши прожужжала – из трех детей она ее любимица, спортсменка, бегает на короткие дистанции.
– Хорошенькая, – говорю я. Вайолет ждет еще чего-то, и я добавляю, – женственная, хоть и спортсменка. Девушка на самом деле, как все американки, женственности почти начисто лишена, но мне больше ничего не пришло в голову, да и это-то сказалось с трудом, мой английский сильно скукожился с момента приезда в этот город, где все вокруг меня говорят по-русски. Вайолет уже сложила тем временем мои покупки в две «пластиковые» сумки, завязала их узлом и протягивает мне. Я возвращаю ей фото Джессики. Мы прощаемся, и Вайолет со значением желает мне хорошего дня. Когда я перед дверью непроизвольно оглядываюсь, ОН стоит возле своей полки разогнувшись во весь свой небольшой рост и глядит прямо на меня не отрываясь. Мне даже кажется, что он слегка кивает головой…
На следующее утро, идя в Стоп-маркет, я думала о Вайолет. Неделю тому назад она, как и вчера, протянула мне фотографию, даже две. На одной была изображена какая-то святая пещера, из чего я заключила, что Вайолет очень набожна, а на другой – наш сегодняшний президент со своей супругой. Оба – гладенькие, розовенькие, со сладчайшими улыбками на разомкнутых устах. Фотография эта выпала у меня из рук – так она была неожиданна. Подняв ее, я протянула обе странные открытки Вайолет. Но оказалось, она мне их дарит, она купила их для меня. Для меня? Спасибо. Большое спасибо. Но почему? Зачем?
– Она любит открытки с могилами святых и обожает нынешнего президента и его сладкую жену. Неужели я не одобряю ее вкуса? – О нет, одобряю, конечно, одобряю, – воскликнула я, пожалуй, с излишней горячностью. Обе эти открытки прежде, чем их выбросить в корзинку с мусором, я показала сыну. Мы с ним долго хохотали. Мы хохотали с ним точно так, как тогда в Италии, много лет назад.
Тогда в Италии много лет назад один банкарельщик, мимо которого мы с десятилетним сыном постоянно проходили, так как жили в доме над банкареллой, очень нам радовался. Он махал нам приветственно рукой и лицо его при этом сияло и лоснилось счастьем. Был он большой, толстый, очень черный, так что даже закрадывалось подозрение, не красит ли он волосы, так как возраст у него должен был быть солидный. Он продавал какую-то ерунду, типа шнурков для ботинок и всевозможных лент, так что я даже ни разу не остановилась возле его прилавка. Но однажды он подозвал нас с Олегом и спросил, поедем ли мы в Россию в ближайшее время. Я подивилась тому, что он знает, что мы из России, – мы с ним разговаривали в первый раз. Тогда я как раз собиралась в Россию, может, банкарельщик был телепатом? Он сказал, что хочет иметь русскую икону, он, конечно, знает, что настоящие иконы очень дорогие. Если мы поедем в Россию, хорошо бы мы привезли ему маленькую недорогую иконку – он в долгу не останется. Через какое-то время мы с Олегом вручили банкарельщику прелестный деревянный образок, на котором Спаситель был точно срисован с рублевской иконы. Мне даже хотелось оставить его себе, такой он был теплый да светлый! Банкарельщику, наверное, он тоже понравился, он долго смотрел на лицо изображенного, потом поцеловал образок и спрятал его в карман брюк. Олег потянул меня за рукав – ему, подвижному подростку, не стоялось на месте, тем более что банкарельщик и его товар были ему неинтересны. Но банкарельщик жестом попросил нас остаться, вытащил из другого кармана какой-то клочок и протянул нам. На плохо вырезанном из журнала обрывке бумаги был изображен гроб, в котором кто-то лежал. «Святая Елизавета», – пояснил банкарельщик, указывая на мертвое тело. И он протянул клочок мне. И снова я была застигнута врасплох, как в случае с карточкой президента. – Я отшатнулась, не веря: «Вы…вы это мне?» Олег, как всякий юнец, соображавший лучше взрослого, выхватил бумажонку из рук банкарельщика, и мы с ним быстро завернули за угол. Надо было спешить, потому что нами обоими овладел неудержимый приступ смеха. Боюсь, что банкарельщик успел увидеть наши скорчившиеся от смеха фигуры или мог услышать наш с Олегом пантагрюэлевский хохот из-за угла. Вполне вероятно, так как все последующии дни во время наших проходов вдоль банкареллы, банкарельщик нам больше не улыбался и нас не приветствовал, а смотрел куда-то вниз, на свои ботиночные шнурки. Мы с Олегом тоже отводили от него взгляд, так как при виде его нас обоих почему-то тянуло на смех.
В Стоп-маркете было даже прохладно. Весна в этом городе – самое приятное время года, но сегодня с утра было довольно жарко, так что под кондиционером можно было отдохнуть и расслабиться. Звучала тихая ненавязчивая музыка. Взяв сумку для продуктов (коляску я не люблю), я через раскрывшуюся навстречу дверь проследовала в зал. Почти одновременно со мной, мне навстречу двинулась какая-то небольшая фигура. Вглядевшись, я убедилась, что это ОН. Он шел мне навстречу – и чудо – улыбался. Маленький, невзрачный, взъерошенный, с типично еврейским носом-бульбочкой. Когда он был уже в двух шагах, я подняла правую ладонь к лицу – тогда он отшатнулся. Может, он увидел кольцо, которое я сегодня почему-то надела на палец? Оно походило на обручальное и золотое, но не было ни тем, ни другим. Он отшатнулся и улыбка сползла с его лица, как шкурка змеи. Лицо стало смазанным, словно с него стерли выражение. Он резко повернулся и пошел назад, к своим полкам. Он не оглядывался.
Я спросила Вайолет, как зовут рабочего, который так неутомимо разгружает коробки.
Она ответила: «Макс». Еще она сказала, что он одинок и живет вдвоем с матерью. Это нетипично для американца, – промямлила я первое что пришло в голову. – О да, – подтвердила Вайолет, – но он американец. Впрочем, возможно, в первом поколении». Сама она тоже была американкой в первом поколении. Ее родители, как она мне рассказала при нашем знакомстве, прибыли в Америку из Польши. Но она была тогда слишком мала, чтобы сохранить язык, так что польского она не знает. А муж у нее стопроцентный американец, он владеет мотелем в штате Мейн, на берегу океана. Вайолет обещала мне принести фотографии этого мотеля, но пока принесла только открытки с гробницей и президентской четой…
Смотрю, как аккуратно складывает Вайолет в пластиковые сумки мои продукты, как вкладывает одну сумку в другую, чтобы, чего доброго, пластик не прорвался. Я не говорила ей, что хожу сюда, в Стоп-маркет, пешком, но, по всей видимости, она сама догадалась, для покупателей на автомобилях такой серьезной упаковки не требуется… На прощанье, уже обслуживая нового покупателя, Вайолет шепчет: «У Джессики скоро соревнования, она надеется стать чемпионкой», – и я радостно киваю этому известию. Выхожу во влажную жару улицы и почти сталкиваюсь в дверях с сухой, кислого вида менеджершей. Она делает улыбку, то есть разжимает, а потом снова сжимает уголки рта, я отвечаю ей кивком – и настроение сразу падает. Я, признаться, ее не люблю. Иду мимо бензоколонки и боковым зрением автоматически фиксирую быстрый взгляд ее служащего. Ну и надоела же я ему, наверное, за этот год, что здесь живу и хожу по этому маршруту. Однако в нем развито любопытство, возможно, он видит, что сегодня на мне красивая цветная кофточка, а на руке новое кольцо. Мне это приятно. Через двадцать минут я дома и вынимаю продукты, одновременно обдумывая, какую кастрюлю или сковородку нужно вынуть из шкафа. Я ведь по старинке готовлю еду каждый день. Каждый день свежую еду. Я ужасно избаловала своих мужчин, но так повелось еще с Италии.
В Италии супермаркет назывался «Сидис». Он был намного привлекательнее американского, хотя и меньше по размерам. Такой домашний, уютный, там было так много вкусных вещей, которые хотелось попробовать или даже просто рассмотреть. А фрукты и овощи не стоит и сравнивать с американскими, в итальянских плодах чувсвовалась какая-то первозданность, близость к земле, а не к лаборатории.
И кассиры там были все такие подтянутые, симпатичные, и даже рабочие. Одного звали Сандро, он меня всегда замечал и кивал мне с веселой улыбкой. Потом он куда-то исчез – говорили, что женился, причем сделал хорошую партию. Я видела его, когда он давно уже не работал в «Сидисе», он шел по улице с какой-то довольно полной дамой, в нитяных перчатках и шляпке. На нем тоже было что-то торжественное, плохо помню что. Он тянул спутницу за собой, она из-за высоких каблуков шла медленно и переваливалась, как утка. Когда они со мной поравнялись, он незаметно мне подмигнул. Вот она, Италия!