Одним ангелом меньше
Шрифт:
— Вот только этого еще не хватало! Террорист, мать твою! — сквозь зубы простонал Борис и спросил, уже громче: — Чего ты хочешь?
— Пятьсот тысяч баксов и вылететь отсюда.
— А губа не треснет? — удивился Борис.
Все это выглядело идиотской пьяной шуткой. Но тут раздался звук удара, отчаянный крик Ларисы, и стало ясно: это совсем не шутка.
— Сейчас вы сами у меня все треснете. И эта сучка в первую очередь! — проорал Малахов. — Я сказал: пятьсот тысяч баксов и вылет.
— Куда, придурок?
— Куда-нибудь, откуда не выдадут обратно.
По
Дом оцепили. Из квартир спешно выводили на улицу жильцов. Зализанный на косой пробор молодой человек в штатском через дверь уговаривал Малахова сдаться.
— Вот чего я не могу никак понять, это на что такие придурки надеются, — закурив, сказал Борису Иван. — Ведь знают же, что не выйдет ни черта, — и все равно.
— Боюсь, Кирюша после той истории с наследством головой поехал.
Ивану все это напоминало до оскомины плохое кино. Нет, даже не кино, а дешевый водевиль. Не зря же Малахов на опереточного артиста учился. Вот сейчас он выскочит из квартиры, зажав в зубах «кынжал», сделает на площадке пару антраша и споет арию террориста, что-нибудь вроде «Хочу в Нью-Йорк, в Нью-Йорк!». А потом они с Ларисой выйдут на поклон. Но, посмотрев на Панченко, Иван понял, что дело серьезно. Гораздо серьезнее, чем кажется. Внешне Борис выглядел спокойным, но, когда он разжал кулак, на его ладони показались кровоточащие полумесяцы.
— Кирилл, послушай, — Борис отодвинул зализанного психолога, — еще не поздно. Откроешь дверь по-хорошему — отсидишь свой хулиганский год, и все. Нет — получишь раз в десять больше. Если вообще жив останешься.
— Только суньтесь! — с каким-то квохчущим смешком отозвался Малахов. — Всех взорву. И вообще, разговаривать теперь будем по телефону. А то вы мне какой-нибудь дряни усыпляющей под дверь напустите. Учтите, я держу взрыватель. Если случайно отпущу, все улетит на Луну.
— Вот скотина! — Борис с силой саданул ботинком по чугунному переплету перил. — Вроде пьяный, а соображает.
— В квартире его брать нельзя, — тихо сказал полковник. — Надо, чтобы он вышел из дома и сел в машину. Пусть даже сядет в самолет, в конце концов.
Согласовав детали, он набрал на сотовом номер Малахова. Было слышно, как в квартире звонит телефон.
— Ну? — наконец отозвался Малахов.
— Малахов, с вами говорит полковник ФСБ Гребнев. Мы готовы выполнить ваши требования.
— Куда вы меня отправите?
— Куда скажете.
Малахов молчал.
— Похоже, он не знает, с какой страной нет договора о выдаче, — шепнул Иван. — Значит, все это спонтанно, он не готовился. Тогда и взрывное, наверно, блеф.
— Как знать! — возразил Борис. — Даже если и так, достаточно Ларисы. Он же полный кретин.
— В Афганистан! — ожила трубка.
— Хорошо. У подъезда стоит белая «Волга». Вы ее можете увидеть из окна. Вас отвезут в аэропорт. Самолет уже готовят. Деньги привезут туда через час. Согласны?
Малахов колебался.
— Согласен, — ответил он наконец.
— Когда вы отпустите женщину?
— Я ее не отпущу, — противно засмеялся Малахов. — Прокатится со мной. На экскурсию. Потом пусть мотает на все четыре.
Борис, белый, как мел, закусил губу.
— Если бы знать точно, что у него нет бомбы, я бы его сам кончил. Как белку в глаз!
Иван стоял, облокотившись на перила, и ругал себя последними словами. Почему он не послушал Максима! Да лучше было бы действительно прицепиться к чему-нибудь и засадить Малахова в СИЗО. Ничего бы этого не случилось!
— Чтобы ушли все с дороги! — орал Малахов. — Не дай бог кто дернется! Все, выхожу!
Борис стоял у подъезда, спрятавшись за колонну. «Господи, помоги ей!» — без конца проносилось в голове. Наверху хлопнула дверь. Шаги — все ближе. Вот Малахов, подталкивая вперед Ларису, вышел и остановился на пороге. Правой рукой он обхватил ее за шею, приставив лезвие ножа к горлу. В левой — держал металлическую коробку, опутанную цветными проводками.
Лариса, которая стояла неподвижно, чуть приоткрыв рот и широко распахнув глаза, вдруг глубоко вздохнула, резким движением вырвала у Малахова коробку и отшвырнула ее в сторону пустой детской площадки. Малахов на секунду опешил. Этой секунды Борису хватило, чтобы вылететь из-за колонны и вытолкнуть Ларису из-под руки Малахова.
Боль обожгла грудь и темнотой затопила весь мир. А потом вдруг стало легко и спокойно. Из-за туч выглянуло солнце…
А коробка так и не взорвалась.
Тогда действительно выглянуло солнце и светило, светило — как сумасшедшее. А сегодня подул ветер, резко похолодало. С утра сеял грустный серый дождик. Южное кладбище, наверно, самое неприютное из всех питерских кладбищ, сейчас казалось особенно унылым, словно предназначенным для самых закоренелых грешников.
Иван стоял у открытой могилы и чувствовал, как едкие слезы щиплют веки. У него было много хороших знакомых, но друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки. За эти полтора месяца, с того самого дня, когда Борис впервые привел его к себе домой, они встречались не раз — и по делу, и просто так. В нем Иван почувствовал то, чего не было у него самого и чего ему так остро не хватало. Борис был таким светлым и открытым, что казалось просто невозможно не потянуться к нему. Они говорили и не могли наговориться — обо всем и даже больше. Они могли бы стать настоящими друзьями. Если бы не Малахов…
Лариса, постаревшая и подурневшая, в черном старушечьем платке, плакала навзрыд, обняв Веру Анатольевну, мать Бориса. Всхлипывала, шмыгая покрасневшим носом, «наша мамаша». Прощаясь с Борисом, люди не скрывали слез и не стеснялись их. Иван огляделся вокруг и поразился: как много их, людей. Тех, кто знал его, кто любил, тех, кто были ему благодарны.
Эта боль остро напомнила о другой боли, той, которая только-только начала стихать — и вдруг вспыхнула снова. Он узнал их почти одновременно — Бориса и Женю. И так скоро потерял обоих.