Одно лето на краю света
Шрифт:
— Мам, расскажи, как мы с тобой по ледяным ступенькам карабкались, — просит Жека.
— Да ведь я сколько раз уже рассказывала, — отзывается мама, чуть улыбаясь, но Жека готов слушать мамин рассказ хоть сто раз, как интересную книжку.
Есть у Жеки такие книги, которые он знает наизусть, и начало знает, и конец, а всё равно просит: «Мама, почитай!» А этот мамин рассказ, может быть, даже лучше, чем книга. Ведь в книгах, хоть и интересно, но рассказывается про других людей, про взрослых и ребят, или про зверей, а мамин рассказ про самого Жеку и про маму, конечно.
— Рассказывай, рассказывай, — говорит Жека и укладывается так, чтобы удобней было смотреть на маму.
Мама уже приготовила ужин и теперь сидит на тахте и вяжет. В руках у неё мелькают спицы, в картонной коробочке поворачивается, словно сказочный колобок, клубок шерсти, такой же серый, как Мурка. А сама Мурка пристроилась рядом с мамой на тахте.
— Ну! — торопит Жека.
— Дело было зимой, — начинает мама. — Мела пурга, а в этот день стихла, выглянуло солнце…
— Нет, не так, — останавливает маму Жека. — Ты с самого начала начни.
Мама не возражает и начинает с начала, как просит Жека.
— Первый раз мы с тобой приехали на границу не сюда, а в Приморье. Самолётом летели, потом поездом ехали, потом автобусом добирались. А после и вовсе пешком. Пешком, конечно, я, а ты у меня на руках.
— Так я же маленький был, — вставляет Жека. — А то бы я тоже пешком шёл и вещи тебе помог бы тащить.
— Конечно, сынок, — говорит мама, — ты тогда совсем-совсем маленький был, вот такой, — показывает мама, отложив вязанье и слегка раздвинув руки. Получается, что Жека был немного побольше Мурки. К тому же мама добавляет: — Ты хоть и совсем малышом был, а терпеливый. Не плакал, не кричал — словом, молодец!
Молодец — это приятно слышать, жаль только, что сам Жека не помнит ни как они летели на самолёте, ни как ехали в поезде и в автобусе. Но мама рассказывает очень хорошо, и Жеке кажется, что он и сам всё это начинает припоминать.
— Ну вот, — продолжает мама. — Вышли мы с тобой из автобуса, люди помогли мне вынести вещи, и автобус покатил дальше.
— А мы? — спрашивает Жека.
— Мы? Мы постояли немного. Совсем пустая улица, только дым из труб виден. Оставили мы с тобой вещи прямо на дороге и постучали в первый попавшийся дом. Открыл мне дверь дедушка с седой бородой. «Заходи, — говорит, — дочка!» Вошли мы с тобой в горницу, а там бабушка возле стола хлопочет, ужинать, видно, собирает. Ну, я им всё и рассказала: так, мол, и так, вот еду с ребёночком на заставу. Хозяева заахали, бабушка тебя взяла на руки, положила на постель, стала разворачивать одеяло. Я тебя покормила, потом хозяева усадили меня за стол — ужинать, внесли наши вещи.
«Придётся тебе, дочка, у нас погостевать до оказии, — говорит хозяин. — Застава-то на высоченной сопке. Туда двести тридцать ступеней. Не добраться тебе с дитём. У нас оттепель была, а потом, видишь, мороз ударил, все ступеньки обледенелые. С заставы в посёлок частенько спускаются — то на почту, то за продуктами. Вот мы и объявим везде, что ты приехала да у нас остановилась».
Поблагодарила я хозяев, и остались мы у них. День живём, другой живём, а с заставы никто в посёлок не приходит. Тут уж я разволновалась. Ведь я твоему отцу телеграмму послала, сообщила, что едем, а он не встречает, никаких вестей о себе не подаёт. Думаю: «Может, случилось что?» Граница есть граница. А тут ещё завьюжило. Крутило и свистело дня два, а потом метель улеглась, вышло солнце, всё кругом сверкает. Оставила я вещи у гостеприимных наших хозяев и пошла с тобой на заставу. И правда, сопка высоченная, ступени под снегом обледенелые. Я им и счёт потеряла. Тебя уже кормить пора. Села я на ледяную ступеньку, прикрыла тебя полой полушубка, покормила, развязала узелочек с гостинцами, которые мне хозяева в дорогу собрали, сама поела. «Ну, сынок, пошли дальше». Шла, шла и выбилась из сил. Думаю: «Может, обратно спуститься?» Глянула вниз на посёлок, а спускаться по этой наледи ещё страшней, чем вверх подниматься. А ты посмотрел на меня — словно подбодрил. Я опять в путь пустилась. Добралась до заставы только к вечеру. Папка твой, как увидел меня, просто обомлел. Не знает, то ли на тебя глядеть, то ли полушубок с меня стаскивать. Сначала ругать меня стал: зачем, мол, полезла на такую крутизну. А потом посмотрел на тебя и говорит: «Наверное, нашему сыночку на роду написано альпинистом быть».
— Нет, я пограничником буду, — сказал Жека и добавил: — Теперь про телеграмму скажи.
— Да что про неё говорить? Опоздала она. Мы её потом получили и уже не сердились. Посмеялись, да и всё.
Жека представил себе лестницу с ледяными ступеньками. Он шёл по ней, а лестница тянулась всё выше и выше, до верхнего поста. Но это уже Жека видел во сне.
Про Кольчугиных, козу Виолетту и любовь
Когда солдаты стоят в строю в форме и зелёных фуражках, кажется, что они похожи друг на друга. А на самом деле они разные. Приехали на остров из разных мест, по-разному жили у себя дома или, как они говорят, «на гражданке».
Вечером на заставе интересней всего, даже если нету кино. У солдат, которые не находятся в нарядах, свободное время. В армии его называют личным. На скамейке возле клумбы бренчит на гитаре Женя, в Ленинской комнате кто-то читает, кто-то играет в шахматы. А ещё вспоминают, как кто жил «на гражданке» до того, как их призвали в армию.
У Володи Кольчугина в его большом селе, которое стоит на берегу глубокой, тёмной от густых таёжных деревьев реки, есть братья и сёстры — и постарше Жеки, и помладше, родные, двоюродные, троюродные, — тётки и дядья, дедушки и бабушки, и даже есть один прадедушка и одна прабабушка. Жека взбирается к Володе на колени, сидит и слушает. Не только Жека, но и солдаты иной раз не могут понять, про кого из своих Кольчугиных говорит Володя. А Володя удивляется непонятливости товарищей.
— Да это вовсе не тот дядя Ваня Кольчугин, — говорит он. — Тот на комбайне работает и женат он на тёте Насте. А этот дядя Ваня Кольчугин — бригадир полеводческой бригады. И жена у него тётя Маша. И сын Петька здорово на баяне играет. Ну что тут непонятного?
— А у дяди Вани Кольчугина — у того, который на тёте Насте женат, — у него сын на чём играет? — посмеиваются солдаты.
— У него дочки, — спокойно отвечает Володя, — Вера, Надя и Люба — мои двоюродные.
— У вас что, всё село — Кольчугины? — подзадоривают Володю солдаты и опять смеются. Это хорошо! «В армии без шутки нельзя» — так говорит отец. И Жека смеётся вместе со всеми. Но Володя говорит всё так же серьёзно:
— Нет, Кольчугиных только половина. Есть ещё и Силантьевы.
— Про Силантьевых в следующий раз расскажешь. Уморил! — хохочут солдаты.
А у повара Гены совсем другая история. Как-то стали солдаты косить траву для лошадей и коров. Сенокос — весёлая работа. Свежий, радостный запах скошенной травы не может развеять даже курильский ветер. Лучше всех косил Володя Кольчугин. Коса у него в руках, казалось, летает сама по себе, и следом за ней ложатся ровные ряды травы. Но стоило взять эту же самую косу кому-нибудь другому, она начинала тяжело и криво шаркать по траве. То срезала одни верхушки, то сама врезалась в землю. Даже мастер на все руки старшина Костя признался, что за Володей ему не угнаться. Только Гена, ко всеобщему удивлению, справлялся с косой не хуже Володи.
— У вас что, дома корова есть? — спросил кто-то из солдат. — Вроде ты городской, а не деревенский?
— Городской, — отвечал Гена. — Только город у нас, хоть и древний, но маленький, стоит на зелёных холмах. Коров у нас не держат, а вот козы имеются. У нас тоже коза есть, зовут Виолетта.
— Виолетта? — смеялись товарищи. — Ну и имечко у твоей козы!
— А это потому, что она на балерину похожа, — улыбаясь, отвечал Гена. — И музыку любит.
— Какой же музыке отдаёт предпочтение твоя Виолетта, — классической или современной? — потешались ребята.