Одно лето в Сахаре
Шрифт:
Может быть, ты не знаешь, что с момента вступления в Сахару мы все время шли вверх и теперь находимся на высоте восьмисот метров над уровнем моря. Плато поднимается совершенно незаметно и определяет сток вод — на восток и на запад, хотя повсюду, кроме этих мест, воды текут с юга на север и с севера на юг. Климат Телля распространяется по этой возвышенности через всю Сахару почти независимо от географической широты, вследствие чего зима в Константине мягче, чем в Алжире, хотя они находятся на одной и той же широте. Подъем продолжается до Лагуата и даже дальше: Лагуат находится на высоте шестисот метров, Бискра — семидесяти трех.
Дальше на восток Сахара опускается ниже уровня моря, и между Лагуатом и Бискрой простирается бассейн реки Уэд-Джедди, текущей с Джебель-Амура. Она орошает Зи-бан и теряется наконец в большом Шотте Туниса.
Надеюсь, этого обзора достаточно, чтобы
С нынешнего дня исчезла не только северная, но и вообще какая бы то ни было растительность. Она угасает на вершинах каменистых холмов, которые остались позади, и, надеюсь, окончательно, ведь именно в наготе предстает истинное лицо Сахары. Я даже пожелал, чтобы во Всей стране, которую мне предстоит увидеть, не встретилось больше ни деревца. Местность, где мы разбили лагерь, привлекает меня своей бесплодностью. Огромное то зябкое, то выжженное пространство лишь чуть прикрыто травой. Короткая, редкая трава — какой-то злак, проросший после зимы, — увядая, становится серой. Она образует подшерсток с отдельными, гнущимися на ветру стебельками. Среди былинок свет ведет свою увлекательную игру, и видно дрожание теплого воздуха, как над печкой. Насколько позволяет взгляд, не видно ни одного пучка травы выше лошадиного копыта. Земля твердая, словно пол, трескается, но не рассыпается. Наши верблюды вытянули свои длинные шеи в сторону показавшегося на юге, на довольно еще большом расстоянии, зеленого уголка и уныло бредут между двумя бесплодными холмами. Эта радостная надежда будет поддерживать их до завтра, ведь нас опять ожидают заросли альфы. Я четко различаю серый треугольник на зеленом фоне — одну из тех каменных пирамид, служащих маяками в степи, когда на горизонте нет ориентира, а на дороге не встретишь следов караванов.
Пятно альфы едва заметно на фоне пейзажа, который я вряд ли смогу нарисовать, но картина, безусловно, должна быть светлой, вялой и блеклой. Восхитительная и неуловимая природа способна одновременно детализировать и обобщать. Мы же в лучшем случае можем резюмировать и счастливы, когда нам это удается! Ограниченный ум предпочитает частности. Лишь мастера творят в согласии с природой, они так долго ее наблюдали, что могут сделать понятной. Они познали благодаря ей секрет простоты, который является ключом к разгадке великих тайн. Природа показала им, что самое главное в искусстве — выражать, а в достижении этой цели лучшие средства — самые простые. Она дала понять, что мысль быстра и не нуждается в пышных одеяниях. Не удивляйся сказанному. Отныне я преклоняю колени пред великими мастерами и надеюсь, что с каждым днем становлюсь чуть более достойным говорить о них. Воспоминания о них сопровождают меня в пути. Именно в Джельфе, в палатке среди арабов племени улед-наиль, наблюдая на фоне исторического простодушия величественных людей, облаченных в черное и белое, я как никогда ясно понял уроки мастеров. Надо ли мне было уезжать так далеко от Лувра в поисках этого важного откровения — видеть вещи в простоте, — чтобы познать их истинную и великую форму?
Джельфа, того же дня, семь часов
Весь день тонкие нити испарений вились над горизонтом, подобно нитям белого шелка. К вечеру они сначала рассеялись, а потом образовали маленькое золотистое облако, медленно и одиноко дрейфующее в сторону заходящего солнца по лазурной глади. Словно наполненный ветром парус, тающий вдали и опадающий при входе в порт, оно уменьшается по мере приближения к светилу и вскоре совсем исчезнет в его сиянии. Жара спадает, свет смягчается: он медленно отступает перед надвигающейся ночью, которой не предшествовала даже легкая тень. До последней минуты дня Сахара ярко освещена. Ночь в пустыне наступает внезапно, как потеря сознания.
Семь часов. Бивуак очнулся от дневного оцепенения. Здесь по-прежнему царит спокойное движение людей, разжигающих костры и готовящих вечерний кофе. Многие молятся, стоя на коленях лицом к востоку. К ужину все собираются и усаживаются на коврах; наши кони, едва им задали ячменя, весело стряхнули с себя груз солнца, который покорно несли двенадцать часов.
Лишь дом Си Шерифа остается безмолвным. Без голубоватого дымка, поднимающегося в углу крыши, он кажется необитаемым. Этот печальный блокгауз — цитадель нашего халифа — построен только в ноябре прошлого года.
Надпись, высеченная на камне над входной
Это жилище является одновременно резиденцией халифа, караван-сараем и крепостью. Мощеный двор просторен: здесь мог бы укрыться в случае необходимости небольшой караван. Он представляет собой двойной ряд навесов, под которыми легко разместится сотня лошадей. Позади разбит едва наметившийся сад. В центре вытянутого четырехугольного двора, отделенного от сада дорогой, возвышается трехэтажное здание, снабженное, к сожалению, со всех четырех сторон только французскими окнами. Оно имеет свой скрытый внутренний двор, куда вход запрещен, но мне все-таки удалось туда заглянуть.
Первый этаж предоставлен в распоряжение путешественников. Личные апартаменты халифа, комнаты его кузена и его младшего брата Белькасема занимают второй и третий этажи; там же, но не знаю, в какой части строения, живут их жены со служанками.
Некоторые окна защищены решетками, но нет ни одного, в котором не были бы разбиты одно или несколько стекол, что нисколько не удивляет, ибо известно наивное отношение арабов к ним. Большинство арабов никогда не видели стекол, поэтому, не видя препятствия, они стараются просунуть руку сквозь них. Си Шериф говорит только об ущербе, причиненном ветром, делает вид, что очень дорожит этими стеклами, на самом же деле, как человек, привыкший к жизни в палатке, он нимало не обеспокоен и с удовольствием дал бы развалиться всему борджу, если бы небольшой гарнизон солдат-строителей, размещенный в одной из пристроек, не имел своей задачей поддержание сооружений в порядке.
По вкусу ли Си Шерифу резиденция, которую старались сделать пригодной для жизни? Привыкнет ли он чувствовать себя здесь так же хорошо, как в своем племени? Такое впечатление, что он рассматривает пребывание в этом доме как политическую необходимость, приезжая сюда лишь в те часы, когда его вызывают, или для приема гостей.
У него есть независимо от официальной резиденции настоящее жилище на соседнем с Соляными скалами пастбище, где пасутся огромные стада овец и, как мне сказали, шесть тысяч верблюдов. Он разрывается между шатром и каменным домом и берет в бордж только лошадей, военную свиту и жену. Я говорю «жену», потому что речь идет об одной только госпоже Си Шериф, история которой, как великое множество историй в этой стране, довольно романтична. Впрочем, она закончилась вполне счастливо после довольно мрачного пролога. Будет ли нескромностью передать ее? Эта женщина — испанка. Уже ушедший из жизни человек, скоропостижная смерть которого так и не была объяснена, привез ее с младшей сестрой в дейру Абд аль-Кадира за несколько лет до того, как эмир подчинился Франции. Обе женщины были очень красивы. Абд аль-Кадир выдал старшую за Си Шерифа, в то время своего халифа, вскоре ставшего нашим, а младшую — за брата Си Шерифа. Обе после заключения союза с французами покорились новой судьбе своих мужей и никогда не пытались расторгнуть брак, к которому были принуждены. Они переняли не только манеру одеваться, но и арабский язык, забыв свой родной. Жена Си Шерифа живет в настоящее время в бордже.
Сегодня утром я видел их сына, которому можно было дать самое большее четыре года. Он был на уроке в основанной и оплачиваемой Си Шерифом общественной начальной школе, которой управляет талеб — учитель. Босоногий ребенок был одет, как самые бедные его товарищи, в белую, довольно несвежую рубаху. Господин Н., добрый друг малыша, привез ему в подарок из Алжира французский шейный платок, деревянную саблю и рубашку из тонкой шерсти. Что касается сестры мадам Си Шериф, то она никогда не бывает в Джельфе. Она предпочитает жить в палатке и никому не уступает забот о кочевом хозяйстве и управления стадами. У Белькасема две жены, которые слывут очень красивыми, — вот все, что я знаю о его домашних делах. Вторую жену он взял всего несколько дней назад. И мне показалось во время вчерашнего обеда, что я уловил смысл шуток о необычайной бледности и худобе новобрачного, причина которых — недавняя свадьба. Сам я не видел гарема, верхних покоев, скрытых за решетками. Я только встретил двух довольно некрасивых, но хорошо сложенных негритянок, когда они набирали воду в колодце в саду; пока бедный сумасшедший расхаживал по лишенным зелени аллеям, они дразнили его, корчась от смеха и сверкая зубами.