Одноклассница.ru
Шрифт:
– А я спорю? Но как-то… все равно неискренне! А потом что было… – безнадежно махнула рукой Маша. – Напились в зюзю. Пели караоке и даже канкан плясали! Буракова сережку брильянтовую посеяла, так и не нашли, кстати. Я слышала, как она Фокиной жаловалась: «Что будет, что будет, меня сестра убьет теперь…» Не ее, значит, серьги! Другие, как и в старые школьные времена, в сторонке сидели и «шу-шу-шу, шу-шу-шу!» между собой. Типа, они себя самыми умными считают.
– Что ж поделать, такова жизнь… – философски вздохнула Нонна Игнатьевна,
– Ой, бросьте, Нонна Игнатьевна… Лучше бы я вовсе там не регистрировалась! Жила бы и дальше в счастливом неведении… Недаром говорят – в одну реку нельзя войти дважды, – возразила Маша.
– А любовь? Да, любовь! Первая любовь – это же очень романтично… – не сдавалась Нонна Игнатьевна.
– Любовь? Ну вы скажете… В первой любви романтизма не больше, чем в первом стакане водки – эйфория в первые мгновения, а потом тошнота на следующее утро, дикая головная боль и материны нотации! И стыд: «Господи, какая ж я дура!» – Маша замолчала, потом закончила с ожесточением: – Видела я свою первую любовь. Алкаш. В разводе. Нищ и туп.
За столом повисла пауза. Потом Вероника вдруг улыбнулась:
– Маша, Нонна Игнатьевна… Я же совсем забыла! Тарас мой – это и есть моя первая любовь. И вообще… Мы с ним в одном классе учились, можете себе представить!
– Тарас твой – чудо! – в один голос, с одним чувством (восхищения, уважения и немного – зависти) немедленно воскликнули коллеги.
– Это тебе повезло… – тут же добавила от себя Маша.
– Никакого сравнения с другими мужчинами! – кивнула Нонна Игнатьевна. – Ты его, Никуся, должна ценить…
– О, я ценю!
– Тогда тебе, Ника, никакие однокашники не нужны – у тебя свой есть, под боком!
– Ладно, девочки, приятного аппетита… – Вероника вышла из-за стола.
В туалетной комнате она вымыла руки, зашла за кафельную стенку – там, в закутке, у раскрытого окна, обычно курили сотрудники. Вероника не курила. Она открыла окно, вдохнула в себя глоток ледяного свежего воздуха, замерла.
«Дома где-то должна быть фотография… Двадцать пятого мая фотографировали, наш последний звонок. Там Тарас и я. И другие. И Андрей Максимович. И еще…»
Вероника не успела додумать мысль – сзади хлопнула дверь, раздались голоса Маши и Нонны Игнатьевны.
– …она своего счастья не понимает – а как вам кажется, Нонна Игнатьевна?
Зажурчала вода из крана.
– А по мне, так все она понимает, Машенька. Несчастные люди так хорошо не выглядят.
– Она – хорошо выглядит?! – возмутилась Маша.
Вероника, стоя у окна, замерла – какое-то шестое чувство подсказало, что коллеги говорили о ней. Надо было выйти из своего укрытия, зашевелиться, зашуметь, подать голос, заявляя о своем присутствии… Но почему-то не стала этого делать. Ей вдруг
– Да, она очень хорошо выглядит. Подтянутая, стройная… Больше тридцати ей и не дашь. А то и меньше…
Загудела сушилка.
Вероника улыбнулась – все бы сплетни были такими!
– Ну да, морщин у нее нет, и килограммов лишних тоже, – упорствовала Маша. – Но, Нон Игнатьевна, она ж – как мумия! Законсервировалась на годы вперед! Вы заметили – она симпатичная, а ни один мужик в ее сторону не смотрит. Как будто ее нет вовсе!
– А зачем ей какие-то мужики? У нее муж – золото…
– Да нет, я не об этом… Как бы сказать… Вот вы были в музее, где статуи всякие античные?
– В греческом зале? – засмеялась Нонна Игнатьевна.
– Вроде того… Стоят они, эти боги с богинями, Артемиды и Афродиты – такие совершенные, такие прекрасные… и такие холодные!
– Ну, холодность – это не недостаток, это скорее свойство темперамента…
Хлопнула дверь, голоса затихли в коридоре. Ушли!
Как ни странно, но Вероника не чувствовала себя оскорбленной. И на Машу не обижалась ничуть. Приятно, когда о тебе говорят – совершенная и прекрасная. А что холодная – так разве это недостаток? Вон Маша – вечно вздрюченная, вечно на пределе, вечно на нервах – от нее уже третий муж сбежал…
К вечеру у Вероники слегка разболелся живот. Она окончательно убедилась, что не беременна.
Конечно, она очень основательно предохранялась (несколько степеней защиты!), но как медик всегда помнила – нет стопроцентной гарантии… И это пустячное на первый взгляд событие – все-таки не беременна! – наполнило ее радостью.
Она не хотела ребенка. Она не хотела ничего менять в своей жизни. Быть легкой, свободной, заниматься любимым делом – вот настоящее счастье. Материнство – это прекрасно, но оно не для нее.
Она прочитала кучу книг, она видела тысячу фильмов о том, как героиня узнает о своей беременности – и радуется ей. Нет, были, конечно, отдельные трагические истории из классики, где героине нельзя было заводить ребенка – по каким-то социальным причинам, например… Нет денег, или муж бросил, или мужа вовсе нет, а старомодное общество осудит появление на свет бастарда (то есть ребеночка этого незаконнорожденного), и прочее. Но даже в этих историях героиня хотела бы родить – если бы не данные трагические обстоятельства.
Вероника – никогда не хотела.
Такая естественная вещь – материнство – вызывала у нее неприятие. Она, будучи медиком, видела в материнстве одну физиологию. Надругательство над чистым разумом. Гормональное безумие. Тотальную несвободу. Зависимость от другого – пусть даже собственного ребенка.
Пожалуй, именно несвобода вызывала в Веронике самое стойкое отвращение.
Конечно, если бы она все-таки забеременела, то родила бы – ну надо, надо, возраст и все такое…
Или – нет?