Однокурсники
Шрифт:
Мария кивнула и поднялась из-за стола.
— Конечно, он может и не согласиться, — сказала она тихо.
— Даже если так и случится, я все равно буду любить тебя.
К ее удивлению, эта идея очень понравилась Дэнни.
— У меня есть только два непременных условия, — сказал он. — Во-первых, запись этих программ должна проходить строго в те дни, когда я рассчитываю находиться в Филадельфии.
— Это понятно, — согласилась она.
— А во-вторых, я хочу, чтобы руководителем цикла передач была ты.
— Но почему я? —
— Ну, знаешь ли, — ответил он, — если мы хотим, чтобы эта работа не уступала по уровню всем предыдущим, то мне нужны самые лучшие специалисты вашей студии. А ты у них — самый надежный режиссер, это без вопросов.
— А ты что, изучал мои передачи?
— Нет, но смотрел некоторые из твоих видеокассет поздно ночью. Я считаю, ты отлично работаешь.
— Ладно, Росси, — произнесла она, не в силах скрыть своего удовольствия. — Но предупреждаю: будешь выделываться, изображая из себя темпераментного артиста, — непременно выведу на экран только твой неудачный ракурс.
— Хорошо, босс, — он улыбнулся. А потом сказал: — Мы могли бы рекламировать эту программу так: «От создателей незабываемой «Аркадии»».
Мария не могла уснуть той ночью — все гадала, что у Дэнни на уме. Вряд ли ее аргументы были так уж убедительны. Если честно, каким бы хорошим ни было оборудование на их студии, оно не шло ни в какое сравнение с тем, которое имелось в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. И с чего он вдруг вспомнил «Аркадию», или просто пошутил?
Как счастливы они были в те гарвардские времена — их совместная работа вдохновлялась страстной любовью.
— Как он это делает? — воскликнул потрясенный Терри Моран, когда они сидели рядом за режиссерским пультом.
— Видишь ли, — гордо ответила Мария, — он знает наизусть весь клавишный репертуар и может играть на рояле хоть туда, хоть обратно. И, как видишь, он обожает то, что делает.
Даже она не смогла убедить Дэнни, что надо записывать по одному из тринадцати эпизодов в сутки. Он настоял на том, чтобы сделать трехчасовую программу сразу за один день и одну ночь, чем изумил всю съемочную группу, которой никогда прежде не доводилось сталкиваться с такими невероятно энергичными людьми.
— Господи, откуда у него столько сил? — удивлялся их звукооператор. — Я к концу рабочего дня уже весь в мыле, готов рухнуть на пульт. А он сидит в студии как ни в чем не бывало — разговаривает себе и играет, словно какой-нибудь Питер Пэн-виртуоз.
— Да, — задумчиво согласилась Мария, — в нем и правда есть что-то от Питера Пэна.
Но дело было не только в этом. Коктейль доктора Уитни тоже играл свою роль. В сущности, Дэнни уже не мог обходиться одним уколом в неделю. А потому доктор дополнительно снабжал его капсулами, в которых содержался, помимо прочего, метадрин — для поддержки организма.
Во второй передаче из всего цикла, посвященной Шопену, все прошло безукоризненно — и музыкальная часть, и содержательная. С присущей ему самоуверенностью самый сложный материал Росси оставил напоследок — знакомство
Дэнни усердно жевал бутерброд в своей гримерке, когда к нему заглянула Мария.
— Мистер Росси, — сказала она, — я не уверена, что у вас получится сыграть эту часть на таком же высоком уровне. Может, мы сейчас закруглимся и запишем Листа в другой раз?
— Ни в коем случае, госпожа режиссер. Я намерен закончить эту запись сегодня и, как всегда, мастерски.
— Неужели ты совсем не устал?
— Есть немного, — признался он. — Но как только начнет работать первая камера, я тоже сразу же включусь.
— Готова поспорить — ты бы очень хотел, чтобы Лист был сейчас жив, Дэнни. — Она улыбнулась. — Мне почему-то кажется, тебе было бы приятно увидеть удивленное лицо маэстро: вот бы он услышал, как здорово ты исполняешь каденции Листа — лучше его самого.
Он встал с места, подошел к ней и поцеловал в щеку.
— Увидимся на площадке через пятнадцать минут.
Дэнни принял душ, переоделся, снова нанес грим и пошел вниз, чтобы появиться в студии точно в 20. 30 и приступить к третьей и последней записи за день.
Первые полчаса прошли идеально — как по нотам. Дэнни рассказывал о детстве Листа в родной Венгрии; о том, в какой строгости отец воспитывал мальчика с самого раннего возраста; о его первом выступлении на публике в восемь лет; о том, что он брал уроки у Антонио Сальери, заклятого врага Моцарта, и у Карла Черни, величайшего ученика Бетховена, — тот так восхищался талантом юного пианиста, что отказывался брать деньги за свои занятия.
Наблюдая в аппаратной за выражением лица Дэнни на мониторе, Мария не могла отделаться от мысли, что в эту самую минуту ее муж вспоминает собственного учителя — доктора Ландау.
Повествование продолжалось: Дэнни описывал, как великий пианист покорил сначала Париж, затем Лондон — а ведь ему еще не исполнилось и шестнадцати лет.
«Именно тогда юный музыкант начал уставать от бесконечных переездов и многочисленных выступлений. Можно сказать, что он был «реактивным устройством» задолго до того, как изобрели реактивный самолет. Впрочем, тогда и железные дороги еще не пользовались большой популярностью. Поэтому все это сказывалось на его здоровье.
Когда он вместе с отцом поехал к морю, чтобы восстановить силы, старший Лист, тоже ослабленный кочевой жизнью, подхватил брюшной тиф и скончался. Его последними словами сыну были: «Je crains pour toi les femmes», что в переводе означает приблизительно следующее: «Я тревожусь, что тебя и твою музыку сгубят женщины»».
Внимательно вглядываясь в монитор, Мария вдруг почувствовала, как учащенно бьется ее сердце. Может, это он с ней разговаривает? Может, именно ей он прилюдно говорит то, о чем боялся сказать наедине? О том, что растратил свою молодость на пустые, беспорядочные связи с женщинами. И что теперь он стал другим… взрослым? Она вдруг поняла, почему он оставил именно эту программу под конец. Он знал: возможно, впервые в своей жизни он будет говорить от чистого сердца.