Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

Докинз Ричард

С Полом Нерсом я пару раз встречался, когда он еще жил в Оксфорде, – например, мы вместе бегали в Порт-Медоу; но долгий разговор впервые случился у нас в апреле 2007 года, когда я получил премию Льюиса Томаса, которую вручает Рокфеллеровский университет в Нью-Йорке. Пол, будучи президентом университета, принимал меня во время моего визита. Я был особенно счастлив получить эту премию, так как Льюис Томас – признанный стилист и лирик среди биологов, поэт в прозе. Пол Нерс оказался восхитительно нецеремонным и дружелюбным президентом, такой человек не может не понравиться сразу и надолго. Он рассказал мне странную историю своего рождения, которая теперь хорошо известна, но тогда только что всплыла. Женщина, которую он считал матерью, на самом деле была его бабушкой. А женщина, которую считал старшей

сестрой, – была матерью. Обе умерли, не раскрыв тайны. Казалось, Пола скорее позабавило, чем шокировало открытие его истинного происхождения, хотя он и говорил, что к этому потребовалось привыкнуть. Я задумался о том, какие странные причуды судьбы ведут к раскрытию гения из неожиданных истоков. Сколько гениев остается нераскрытыми от недостатка возможностей? Сколько Рамануджанов умерло непризнанными? Сколько талантливых женщин в мусульманских теократиях заперты в необразованности и рабстве?

Пол Нерс, как и Гарри Крото, совсем не похож на представителя “правящих кругов”, и я говорил ему, что это сделало бы его идеальным президентом Королевского общества, преемником Мартина Риса. Он деликатно намекнул, что такая возможность существует. Я счастлив, что в 2010 году она реализовалась. За три года до этого его лекция имени Симони в 2007 году, “Великие идеи биологии”, уже представляла собой авторитетный обзор, какого можно было бы ожидать от президента Королевского общества, слегка напоминающий президентскую речь Питера Медавара к Британской ассоциации [122] в 1963 году (но, конечно, обновленный в соответствии с последними данными – в современной биологии это имеет огромное значение).

122

Британская ассоциация содействия развитию науки (British Association for the Advancement of Science), c 2009 года Британская научная ассоциация (British Science Association) – общественная организация, деятельность которой посвящена популяризации и развитию науки.

Фельдмаршал лорд Уэвелл, составитель антологии “Чужие цветы” (Other Men s Flowers), очаровательного и удивительного (для фельдмаршала) сборника стихов, которые он вспоминал в самых разных жизненных обстоятельствах, вставил в конце сборника и собственный “одуванчик с обочины” – “Сонет к Мадонне вишен”, последнее двустишие которого, следующее за тремя нежными катренами, глубоко трогает меня, несмотря на христианский тон:

Свет, доброта, любовь даны тобой — Но я, Мадонна, возвращаюсь в бой.

Я цитирую здесь фельдмаршала Уэвелла, потому что его извинения за то, что он включил свое собственное стихотворение в такой сборник, проникнуты подобающей скромностью. Я почувствовал такое же стеснение, когда решил, что сам прочту последнюю лекцию имени Симони. Я отдавал себе отчет, что так и не прочитал вступительную лекцию, как полагается новым профессорам. С организационной точки зрения – потому, что, как я уже объяснял, меня вначале приняли на должность лектора имени Симони и лишь позже повысили до профессора. С практической же точки зрения я считал, что на роль вступительной подошла бы моя лекция имени Димблби (см. стр. 189), но ее я прочел по телевидению, а не в оксфордской аудитории. Так что я решил компенсировать упущенное и прочесть в театре “Оксфорд плейхаус” прощальную лекцию – заключительную лекцию имени Симони за время своей работы, мой “одуванчик с обочины” на краю сада предыдущих девяти. В своей презентации я показал фотографии всех лекторов имени Симони с названиями их лекций.

В собственной лекции, озаглавленной “Цель цели”, я разграничивал два значения слова “цель”. “Неоцель” я определял как истинную, осознанную человеческую цель: это творческий замысел, это стремление и порыв. Напротив, “архицель” я определял как ее древнего предшественника: псевдоцель, которую имитирует дарвиновский естественный отбор. Моя главная мысль была в том, что неоцель сама по себе – дарвиновская

адаптация со своей собственной архицелью. Как и у прочих дарвиновских адаптаций, у нее есть ограничения – и я привел примеры ее темной стороны, – но также у нее есть невероятные достоинства и головокружительные возможности.

Надеюсь, Чарльз Симони был доволен, что я учредил эту серию лекций в его честь, и я рад, что мой последователь, Маркус дю Сотой, продолжает эту традицию. К моему удовольствию, Чарльз делал все возможное, чтобы каждый год прилетать на лекции, в том числе в 1999-м, когда Дэн Деннет читал самую первую. На ужине после той лекции я предложил выпить за здоровье Дэна и Чарльза. Полный текст, который я произнес, можно найти в интернете, но я хотел бы завершить эту главу тем же, чем завершил тогда речь.

Трудно поверить, что я уже четвертый год – профессор имени Симони. Не передать, как мне повезло оказаться на этой должности и как я благодарен Чарльзу за его щедрость. Не только от своего имени, но и от университета – я могу и не напоминать вам, что это бессрочное пожертвование университету, с которым Чарльз раньше не имел никаких отношений. Бессрочное означает, что со мной придется мириться еще всего лишь десять лет, а потом у нас будет новый профессор имени Симони. Но за это время Чарльз стал для нас с Лаллой добрым другом. И добрым коллегой — мы много беседуем о науке и мире разума, и я обнаруживаю, что все время учусь у него и оттачиваю свои аргументы в наших дискуссиях.

Чарльз представляется мне своего рода интеллектуальным Джеймсом Бондом. Он живет на полную катушку, и он не будет возражать, если я скажу, что он живет на полной скорости. Он обожает гаджеты и быстрые машины, управляет собственными вертолетом и самолетами – и обычными, и сверхзвуковыми. Но беседа с ним совсем не похожа на то, что можно ожидать от Джеймса Бонда. Она, скорее всего, окажется посвящена Природе Сознания, Сингулярному Началу Времени, Принципу Свободы Слова или надежде на Единую Теорию Всего.

Чарльз останавливался у нас дома четыре или пять раз, и мы всегда счастливы принимать его. Мы реже бывали в Сиэтле, в основном из-за того, что у нас нет такой коллекции “Лирджетов” и “Фэлконов”. Но мы побывали на его незабываемом новоселье в его уникальном незабываемом доме. Вилла Симони – одно из самых изобретательно спланированных зданий, какие я видел в жизни: стеклянные стены сходятся под невероятными углами, суперсовременная архитектура служит идеальным фоном для картин Вазарели и компьютерного экрана во всю стену [123] .

123

Мне довелось упомянуть это в стихотворении, которое я сочинил для пижамной вечеринки Чарльза – к сожалению, я потерял его и могу вспомнить лишь эти строки: “Там шампанского реки, и яства пестрели, / Стены дома стеклянны, если не Вазарели…” – Прим. автора.

К сожалению, мы были вынуждены пропустить прошлогоднюю вечеринку по случаю его пятидесятилетия, но могли ее себе представить и посетить мысленно – в виде небольшого стихотворения, которое я сочинил по этому случаю. Стоит пояснить, что тогда же вышла моя книга “Расплетая радугу” о Китсе и Ньютоне, о науке и поэтах.

Позабудьте Джона Китса, И Ньютону не сравниться, Что там Уильям Батлер Йейтс, Уильям Вордсворт, Уильям Гейтс! Где там радуги свеченье — Вот титан из Возрожденья! Вся ясна ему наука, Он летит быстрее звука, Невзирая на года. (В курсе техники всегда, Даже “Виндоус” понимает.) Прямо в радугу влетает! Чарльзу – слава и почет, Пусть летит всегда вперед!