Оглянись во гневе
Шрифт:
Мартин (искусно отводит комплимент). Если из монашества можно попасть на небо, я проделаю этот путь.
Штаупиц. Я не об этом. Ты знаешь, что я не это имею в виду. Я говорю о твоих знаниях и о том, как ты применяешь их к делу, — я не касался монашества, если называть это твоим словом. У меня никогда не вызывал восторга твой аскетизм. И вот что удивительно: пи молитвами, ни бдениями, ни даже книгами ты себя не смирил. Все эти испытания и искушения, которым ты себя подвергаешь, в конце концов тебе нужны и полезны,
Мартин (сдерживаясь). Долго вы собираетесь меня учить?
Штаупиц (подтрунивая). Конечно, долго. А зачем, спрашивается, ты пришел сюда? Посмотреть, как я сижу в саду? От нечего делать?
Мартин. К слову сказать, после лекций и занятий у меня едва остается время на исполнение хотя бы главнейших требований устава.
Штаупиц. Рад это слышать. Знаешь, почему ты так держишься за устав? Нет, нет, пожалуйста, оставь при себе свои ужасы. Я знаю, ты только потому дрожишь над уставом, что он прекрасным образом защищает тебя.
Мартин. От чего же он защищает?
Штаупиц. Ты превосходно меня понимаешь, брат Мартин, не разыгрывай невинность. Он защищает тебя от твоего собственного характера. Ты, например, говоришь, что преклоняешься перед авторитетом, но вот беда! — ты никого не хочешь слушаться. И, с преувеличенным вниманием относясь к уставу, ты попросту смеешься над авторитетом. Причина ясна: ты хочешь на место одного авторитета поставить другой — именно свой. Полно, Мартин, я не первый день здесь генеральный викарий и вижу, к чему идет дело. Ты, впрочем, не горюй: твоя слабость тоже служит тебе защитой, и крепче прежней.
Мартин. Защитой? Вот этого я не чувствую.
Штаупиц. Может быть, но ты защищен, чего совсем нельзя сказать о большинстве из нас.
Мартин. Каким же образом я обрел эту удивительную защиту?
Штаупиц. Довольно простым: ты предъявляешь к себе слишком высокие требования.
Мартин. Не смею судить о заслугах своего сердца.
Штаупиц. Дорогой мой друг, я вот тысячи раз клялся перед господом жить благочестиво, но разве я исполнил свои обеты? Конечно же, нет. Так лучше совсем ничего не обещать, чем обещать и не исполнить. И, когда я оставлю этот мир и господь сопоставит все мои обеты с добрыми делами, я буду отвержен и погибну — если только во имя Христовой любви господь не явит милосердие.
Мартин. Ты полагаешь, я чересчур ношусь со своей болью?
Штаупиц. Трудно сказать, Мартин. Мы с тобой очень разные люди. Да, ты слишком носишься с собою, но ведь у большого человека и боль сильнее. Есть люди, которые могут сказать о себе словами апостола Павла: «Я умираю каждый день».
Мартин. Скажи, отец, тебя никогда не мучило чувство, что ты принадлежишь умирающему миру?
Штаупиц. Нет, наверное, нет.
Мартин. Мы доживаем последний век. Все выпито, впереди только темное донышко.
Штаупиц. Ты говоришь про судный день?
Мартин. Нет. Страшный суд вдруг не грянет — он вершится уже сейчас, здесь.
Штаупиц. Ну, слава богу, — так еще можно жить.
Мартин. Я вызрел в кишках мира, он напрягся, и скоро мы освободим друг друга.
Штаупиц. Все это не ново: мир проклят, мир погибает, впереди никакой надежды. Так было и будет всегда. Что с тобой? Зачем эти гримасы?
Мартин. Ничего особенного, отец, сейчас пройдет.
Штаупиц. Что пройдет? Ты почему держишься за живот? Тебе больно?
Мартин. Уже хорошо. Все прошло.
Штаупиц. Не понимаю — что прошло? Ты и раньше, я помню, хватался за живот. Что у тебя?
Мартин. Запор.
Штаупиц. С тобой всегда какая-нибудь история, брат Мартин! Колики, бессонница, вера, достойные дела, фурункулы, понос, больной живот — не одно, так другое! Твои свирепые посты…
Мартин. То же говорит мой отец.
Штаупиц. Он производит впечатление разумного человека.
Мартин. Да, он человек разумный, и, знаете, он тоже теолог. Я совсем недавно это ронял.
Штаупиц. Разве он не угольщик?
Мартин. Угольщик, да, но много лет назад он сделал открытие, до которого я, например, докопался с большим трудом.
Штаупиц. Ничего странного. Истина иногда таится в таких местах, где ее скорее отыщет человек простой.
Мартин. Коротко говоря, он всегда знал, что одними делами человек не спасется. Правда, он не говорил, что на первом месте стоит вера.
Штаупиц (цитирует на память). «Да, такова жизнь, и никакими делами тебе не переделать ее».
Мартин. Опять слышу родимого отца.
Штаупиц. Тебе не удастся перекроить человека, Мартин.
Мартин. Тебе тоже.
Штаупиц. Само собой, и доказал ты это своими комментариями к Евангелиям и «Посланиям святого Павла». Вообще говоря, не забывай: твой отец тоже дал обет бедности, хотя это выглядит совсем не так, как у тебя. Случилось это в тот день, когда он признался тебе — и себе в первую очередь, — что чувствует себя на своем месте, во всяком случае своим местом в жизни он доволен.
Мартин. Свинья валяется в своей грязи и тоже собой довольна.
Штаупиц. Верно.
Мартин. Отец не может понять ничего нового — уставится как баран на новые ворота. Так иные смотрят на крест и ничего не видят. Им понятно только отпущение грехов.
Штаупиц. Одно я тебе обещаю, Мартин: зрителем ты не будешь, но только участником.
Мартин. Ты всегда как-то умудряешься успокоить меня.
Штаупиц. Иные люди обходятся глотком воды, хотя, может, им было бы лучше испытывать великую жажду. Как живот?