Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
– Отдашь, да только под моим началом! – воскликнул Заглоба, внезапно сообразив, что получает командованье над отдельным отрядом. – А если я и задал вопрос, то лишь потому, что с вами жаль расставаться.
– А достаточно ли у тебя, сударь, опыта в ратном деле? – полюбопытствовал Володыёвский.
– Достаточно ли опыта? Да аист еще вашу милость отцу с матерью презентовать не замыслил, когда я уже многочисленнее этого водил разъезды. Всю жизнь прослужил в войске и доселе бы не ушел, кабы в один прекрасный день заплесневелый сухарь колом не стал в брюхе, где и застрял на целых три года. Пришлось за животным камнем податься в Галату; в свое время я вам об этом путешествии расскажу во всех подробностях, а сейчас пора в дорогу.
– Поезжай, сударь, да не забудь впереди себя слух пускать, будто Хмельницкий уже погромлен и князь миновал Проскуров, – сказал Скшетуский. – Без разбору пленных не бери, но, если повстречаешь разъезд из-под Каменца, постарайся любой ценой языка добыть, да такого, чтобы осведомлен был о Кривоносовых планах; прежние реляции были весьма противоречивы.
– Самого бы Кривоноса встретить! Ну что б ему отправиться в разъезд пришла охота – ох, и задал бы я ему перцу! Можете не сомневаться, любезные судари, эти мерзавцы у меня не только запоют – запляшут!
– Через три дня съезжаемся в Ярмолинцах, а теперь – в путь, кому куда вышло! – сказал Скшетуский. – Только людей берегите.
– Через три дня в Ярмолинцах! – повторили Заглоба, Володыёвский и Подбипятка.
Глава VI
Когда Заглоба остался один со своим отрядом, ему как-то сразу сделалось неуютно и даже, правду говоря, страшновато: дорого бы дал старый шляхтич, чтобы рядом был Скшетуский, Володыёвский либо пан Лонгинус, которыми он в душе премного восхищался и рядом с которыми, безоглядно веря в их находчивость и бесстрашие, чувствовал себя в совершенной безопасности.
Поэтому вначале ехал он во главе своего отряда в довольно скверном расположении духа и, подозрительно озираясь по сторонам, перебирал в уме опасности, которые могли ему встретиться, бормоча при этом:
– Конечно, оно б веселей было, ежели бы хоть один из них поблизости находился. Господь всякого сообразно задуманному предназначенью создал, а этим троим надо бы слепнями родиться, потому как до крови весьма охочи. Им на войне таково, каково другим возле жбана меду, – что твои рыбы в воде, ей-богу. Хлебом не корми, а допусти в сечу. В самих нисколько весу, зато рука тяжелая. Скшетуского я в деле видал, знаю, сколь он peritus [141] . Ему человека сразить, что ксендзу молитву сказать. Излюбленное занятье! Литвину нашему, который своей головы не имеет, а охотится за тремя чужими, терять нечего. Всего меньше я маленького этого фертика знаю, но тоже, верно, жалить пребольно умеет, судя по тому, что я под Староконстантиновом видел и что мне о нем рассказывал Скшетуский, – оса, да и только! К счастью, хоть он где-то неподалеку; соединюсь-ка я с ним, пожалуй: а то куда идти, хоть убей, не знаю.
141
опытный, умный (лат.).
До того Заглоба чувствовал себя одиноким, что сердце от жалости к самому себе защемило.
– Вот так-то! – ворчал он тихонько. – У каждого есть к кому притулиться, а у меня что? Ни друга, ни матери, ни отца. Сирота – и баста!
В эту минуту к нему подъехал вахмистр Космач:
– Куда мы идем, пан начальник?
– Куда идем-то? – переспросил Заглоба.
И вдруг выпрямился в седле и ус закрутил лихо.
– Да хоть в Каменец, ежели будет на то моя воля! Понимаешь, вахмистр любезный?
Вахмистр поклонился и молча вернулся в строй, недоумевая, отчего рассердился начальник. Заглоба же, бросив вокруг несколько грозных взглядов, успокоился и продолжал бормотать:
– Так я и пошел в Каменец – пусть мне сто палок по пяткам всыплют турецким манером, коли сделаю такую глупость. Тьфу! Хоть бы один из этих был рядом, все б на душе стало полегче. Что можно с сотней людей сделать? Уж лучше одному идти – извернуться проще. Много нас чересчур, чтобы пускаться на хитрости, а чтоб защищаться – мало. Ох, и некстати придумал Скшетуский отряд разделить. Куда, например, мне направляться? Я знаю только, что у меня за спиною, а что впереди, кто скажет? Кто поручится, что дьяволы эти западни не уготовили на дороге? Кривонос да Богун! Славная парочка, чтоб их черти драли! Упаси меня всевышний от Богуна хотя бы. Скшетуский жаждет с ним встречи – услышь, Господи, его молитвы! И я ему того желаю, потому как он друг мне, прости меня, Боже! Доберусь до Збруча и вернусь в Ярмолинцы, а языков им приведу побольше, чем хотели сами. Это дело простое.
Тут вдруг к нему снова подскакал Космач.
– Пан начальник, верховые какие-то за взгорком.
– Да пошли они к дьяволу… Где? Где?
– А вон там, за горою. Я значки видел.
– Войско?
– Похоже, войско.
– Пес их за ногу! А много людей?
– Кто их знает, они далеко покамест. Может, укроемся за тот валун да и нападем врасплох – им так и так проезжать мимо. А больно много окажется – пан Володыёвский рядом: заслышит выстрелы и прилетит на подмогу.
Заглобе удаль внезапно ударила в голову, как вино. Возможно, от отчаяния пробудилась в нем жажда действовать, а быть может, подстегнула надежда, что Володыёвский не успел далеко отъехать; так или иначе, он взмахнул обнаженной саблей и крикнул, страшно заворочав глазами:
– Укрыться за валун! Навалимся вдруг! Мы этим разбойникам покажем…
Вышколенные княжеские солдаты с ходу поворотили к валунам и в мгновение ока выстроились в боевом порядке, готовые ударить внезапно.
Прошел час; наконец послышался приближающийся шум голосов, эхо донесло обрывки веселых песен, а вскоре затаившиеся в засаде явственно различили звуки скрипок, волынки и бубна. Вахмистр снова подъехал к Заглобе и сказал:
– Не войско это, пан начальник, не казаки – свадьба.
– Свадьба? – переспросил Заглоба. – Ну, погодите, я вам сыграю!
С этими словами он тронул коня; следом выехали на дорогу и выстроились шеренгой солдаты.
– За мной! – грозно крикнул Заглоба.
Всадники пустились рысью, затем галопом и, обогнув валун, выросли вдруг перед толпой людей, ошарашив их и напугав неожиданным своим появленьем.
– Стой! Стой! – раздались с обеих сторон крики.
Это и вправду была крестьянская свадьба. Впереди ехали на конях волынщик, бандурист, два д о в б ы ш а и скрипач; они были уже под хмельком и лихо наяривали задорные плясовые. За ними невеста, пригожая девка в темном жупане, с распущенными по плечам волосами. Подле нее выводили песни подружки, у каждой из которых на руку было нанизано по нескольку венков. Издали этих девок, по-мужски сидящих на лошадях, нарядно одетых, убранных полевыми цветами, и впрямь можно было принять за лихих казаков. Во втором ряду ехал на добром коне жених в окружении дружек, державших венки на длинных шестах, похожих на пики; замыкали шествие родители молодых и гости, все верхами. Только бочки с горелкой, медом и пивом катились на легких, выстланных соломой повозках, смачно взбулькивая на неровностях каменистой дороги.
– Стой! Стой! – понеслось с двух сторон, и свадебный поезд перемешался.
Девушки, подняв с перепугу крик, отступили назад, а парни и мужики постарше метнулись вперед, чтобы грудью своей заслонить их от нежданного нападенья.
Заглоба подскочил к ним и, махая перед носом у испуганных крестьян саблей, завопил:
– Ха! Голодранцы, крамольники, охвостье собачье! Бунтовать вздумали! Кривоносу служите, негодяи? Шпионить подрядились? Войску путь надумали преградить? На шляхту подняли руку? Я вам покажу, стервецы, собачьи души! В колодки велю забить, на кол посадить, нехристи, шельмы! Сейчас вы у меня поплатитесь за все злодейства!