Огнем и мечом. Россия между "польским орлом" и "шведским львом". 1512-1634 гг.
Шрифт:
Администрация Годунова не знала, что делать. Попытки ввести твердые цены на зерно, как это сделали, к примеру, власти Сольвычегодска, заканчивались исчезновением хлеба из продажи. Реквизиции приводили к тому, что собственники закапывали зерно, чтобы его не отняли. В результате становилось еще хуже. Решение Годунова продавать по твердым ценам хлеб из царских житниц тоже не спасло ситуацию. Во-первых, государственных запасов хватило ненадолго, а во-вторых, существенную их часть скупили спекулянты, ожидавшие (и не без основания) еще большего взлета цен. Они не прогадали. Видя, что большинству населения не на что покупать хлеб, власти попытались помочь народу денежными раздачами. Только в Смоленск для этой цели Годунов послал единовременно 20 тысяч рублей. Столичным жителям — понятное дело — доставались еще большие суммы.
Вскоре средства у правительства закончились. К тому времени беженцев в Москве собралось больше, чем коренных жителей. Люди ютились в наскоро сколоченных будках и шалашах, многие спали под открытым небом. Окончание денежных раздач обрекало их на мучительную смерть. Но если посады власть хотя бы пыталась спасти, то многомиллионное крестьянство было предоставлено его собственной судьбе. Что говорить о других местах, когда даже в дворцовых волостях, фактической вотчине Годуновых, крестьянам давали зерно в мизерных количествах. Получить эти крохи «крепкие» хлебопашцы могли лишь под кабальные расписки. А с обнищавшими и пришлыми приказчики даже не разговаривали.
Понимая, что голод превращает мелкое поместье в смертельный капкан для крестьянина, 28 ноября 1601 года Борис Годунов объявил о восстановлении Юрьева дня. В указе говорилось, что царь «…пожаловал во всем своем государстве от налога и от продажи, велел крестьянам давати выход»{74}. Это была лишь декларация. На самом деле законы 1601—1602 годов, облегчавшие крепостной гнет, распространялись не на всю страну. Крестьяне не могли покидать имения, принадлежащие членам Боярской думы, столичным дворянам, дьякам и духовенству. Юрьев день не касался Московского уезда, а также черносошных (государственных) земель.
В зависимости от сословной принадлежности люди по-разному истолковывали царские указы. Крестьяне переселялись на удобные им земли, не обращая внимания на ограничения, и при этом отказывались платить подати и оброки. Помещики препятствовали даже законным попыткам выезда из их усадеб. Словесные угрозы в адрес нарушителей никого не останавливали, поскольку и для тех и для других речь шла буквально о жизни и смерти. В результате правительство оставило попытки урегулировать ситуацию. В 1603 году никаких законодательных актов, посвященных Юрьеву дню, выпущено не было. Но к этому времени Годунова ненавидели уже не только обманувшиеся в своих надеждах крестьяне, но и противостоящие им мелкие помещики.
Да и кого еще им было винить в своих бедах? Ведь ужасы голода обрушились на страну в мирное время и не сопровождались сколько-нибудь заметными эпидемиями. И при этом масштабы народных страданий были беспрецедентны: по оценкам современников, от голода 1601—1603 годов вымерла «треть царства Московского»{75}. Цифра не кажется завышенной, если учесть, что только в трех больших «скудельницах» (на братских кладбищах) под Москвой столичные власти зарыли за это время более 120 тысяч трупов. Однако не все умирали безропотно. В 1601—1603 годах, резко возросло количество бунтов и особенно разбоев. Спасаясь от голодной смерти, беднота нападала на хоромы богачей, устраивала поджоги, чтобы легче было грабить, набрасывалась на обозы, едва те появлялись на дорогах или городских улицах.
В отличие от прежних лет разбойники этого периода не боялись вступать в бой с царскими войсками. Так, в сентябре 1603 года шайка некоего Хлопка разбила на Тверской дороге отряд воеводы Ивана Басманова. Сам воевода погиб в бою. Только получив подкрепление, правительственные войска смогли разгромить разбойников. Хлопка и других пленных привезли в столицу и там повесили.
Успехи «воровских» шаек в боях с царскими отрядами легко объяснимы. Разбойники тех лет были военными профессионалами — боевыми холопами. В условиях наступившего голода хозяева перестали их кормить, но и на волю не отпускали. Чтобы разрешить эту проблему, 16 августа 1603 года Борис Годунов издал указ о немедленном освобождении всех холопов, которых не содержат их господа. Наряду с посылкой воинских команд на дороги, эта мера помогла вытеснить разбойников на окраины страны — в Северскую и Черниговскую земли, а также в Нижнее Поволжье и на Дон. Большая часть из них ушла в вольные казаки. Трудно сказать, сколько боевых холопов пополнило тогда казачью громаду. Современник событий Авраамий Палицын оценивает их число в 20 тысяч человек. До пострижения в монахи он был военным и, скорее всего, знал, о чем говорит.
Кроме боевых холопов в дворянском ополчении имелся еще один класс недовольных. Это так называемые «дети боярские с пищалью». Особенно много их было на пограничном юге. Формально, по Уложению 1597 года со ста четвертей пашни дворяне должны были выставлять одного война полковой службы (т. е. конного) и одного пешего с пищалью. Однако, по данным Р. Г. Скрынникова{76}, в том же 1597 году охрану Засечной черты от Брянских лесов до Рязани несли 78 детей боярских полковой службы и 247 детей боярских с пищалью. И это не исключение: на смотре 1597 года в Ряжском уезде объявились 44 сына боярских полковой службы, 301 — с пищалями, а 110 — вовсе не прибыли.
Чтобы хоть как-то решить проблему дворянского оскудения, власти испомещали детей боярских на степных окраинах, в окрестностях новых крепостей Белгород и Балуйки, а также в Воронежском, Курском и Путивльском уездах. Не имея крестьян, эти степные «помещики» вынуждены были сами обрабатывать отведенную им землю. Более того, по указу Бориса Годунова, воеводы завели здесь государеву «десятинную пашню» и для ее обработки стали привлекать все местное население, не исключая и этих мелких дворян. Таким образом, выехавшие на новые земли воины сохранили лишь титул детей боярских, который не избавил их ни от нужды, ни от тяжелого крестьянского труда. Подобное положение дел ратники воспринимали как явную несправедливость. Так что когда в этих краях объявился со своей армией самозванец, принявший имя умершего в 1591 году царевича Дмитрия, количество недовольных Годуновым давно уже превысило критическую массу.
Социальной «бомбе» нужен был только подходящий «взрыватель». Откуда же взялся этот «запал»? Когда царские стрельцы в 1600 году разгромили подворье Романовых и приставы развезли по тюрьмам сторонников этого боярского клана, в числе скрывшихся от сыска был Юрий Отрепьев, вольный слуга сосланного на Белоозеро князя Черкасского. Очевидно, у Отрепьева были основания опасаться за свою жизнь, потому что он не только бежал из столицы, но и постригся в монахи. Поскитавшись по провинциальным обителям, смиренный чернец Григорий вскоре вернулся в Москву и устроился в кремлевский Чудов монастырь. Позже многие признавали, что будущий самозванец обладал редкими способностями: то, на что другие тратили полжизни, он усваивал шутя. Отрепьеву понадобился всего год, чтобы сделать блестящую карьеру. Вскоре он стал одним из служащих канцелярии патриарха Иова.
Монастырская жизнь быстро наскучила Григорию. По вымирающей от голода стране ходили слухи, что его ровесник, царевич Дмитрий, на самом деле не погиб в Угличе 15 мая 1591 года. Его спасли от смерти верные люди. И теперь этот «природный государь» бродит неузнанным по стране. Но придет время — он предъявит свои права на трон, свергнет узурпатора Годунова, и в России снова наступит благоденствие. Эти легенды указали Григорию путь к вершинам власти. По версии Р. Г. Скрынникова, опирающегося в своем исследовании на «Извет» Варлаама Яицкого [46] , «Новый летописец» {77} и другие свидетельства, Отрепьев еще в Чудовом монастыре пытался «открыться братии» и «…глаголише, яко царь буду на Москве» {78} . Монахи подняли Григория на смех и на этом успокоились. Но Отрепьев понимал, что они в любой момент могут донести властям о крамольных речах собрата, и тогда беды не миновать.
46
Варлаам Яицкий — один из двух монахов, бежавших с Григорием из Чудова монастыря.