Огнем и мечом. Россия между "польским орлом" и "шведским львом". 1512-1634 гг.
Шрифт:
Таким образом, лидеры определились быстро. Самым перспективным из них сразу же стал Владислав. За интересы юного Сигизмундовича готова была сражаться подходившая к Москве армия Жолкевского. Королевичу присягнули ратники Валуева. Его кандидатуру поддержали лидеры Боярской думы: Мстиславский и Воротынский. Второе-третье место разделили Гедиминович Василий Голицын и сын лидера старомосковского боярства Михаил Романов. Суздальская знать после свержения Шуйских не смогла выдвинуть достойного кандидата, а представители опричных родов дискредитировали себя службой у самозванца.
Избирательная кампания продолжалась недолго. Главной претензией к предыдущему монарху была келейность его избрания. А потому бояре вскоре пришли к выводу, что голосовать за нового царя следует «всем заодин всею землею, сослався со всеми городы»{127}. Вряд ли это стало действительной причиной, по которой Дума отложила выборы. В верхах общества не было единства. Боярские лидеры Мстиславский и Воротынский держали сторону Владислава, в то время как глава Освященного собора Гермоген агитировал за русских кандидатов: Голицына и Романова. В результате сошлись на том, что до проведения «правильных» выборов Дума создаст особую комиссию по управлению страной. Во главе ее встал боярин Федор Мстиславский. Кроме руководителя Думы туда вошли Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой и Борис Лыков. Так появилась печально знаменитая Семибоярщина, вскоре запятнавшая себя предательством интересов народа.
Активная позиция в начале выборной кампании стала первым по-настоящему самостоятельным политическим актом Гермогена. А потому имеет смысл подробно остановиться на анализе действий патриарха. Зачем он выдвинул сразу двух кандидатов? Кого Гермоген хотел видеть на троне на самом деле? И был ли такой претендент в тройке лидеров? Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется внимательно присмотреться к московскому патриарху, ознакомиться с историей его жизни, попытаться понять уровень знаний и систему мотивировок, составить впечатление о деловых и душевных качествах этого незаурядного человека.
О ранних годах жизни Гермогена известно немного. Даже дату рождения мы знаем приблизительно — 1530 год. Поляки считали, что священник Ермолай (так звали его до пострижения в монахи) происходил из донских казаков, русские историки то выводили Гермогена из городского духовенства, то причисляли к роду Шуйских или Голицыных. Такое обилие гипотез ясно показывает, что о первых 48 годах жизни одного из виднейших деятелей русской истории мы не знаем практически ничего, кроме его мирского имени. Первое значимое событие в жизни будущего патриарха произошло лишь в 1579 году в Казани. Приходской священник церкви Святого Николая в Гостином дворе участвовал в обретении одной из величайших православных святынь — иконы Казанской Божьей Матери. Если верить легендам, именно будущий патриарх написал тогда же краткий вариант «Сказания о явлении иконы и чудесах ее», отправленный духовенством Ивану Грозному. Многие историки считают, что и сам Ермолай в это время переехал в Москву, где в 1587 году, уже после смерти супруги, принял постриг в Чудовом монастыре. Как это часто бывало с талантливыми приходскими священниками, переход к иноческой жизни привел к резкому взлету карьеры Гермогена. В 1588 году он стал игуменом, а затем архимандритом Спасо-Преображенского монастыря. Но это было лишь началом стремительного возвышения скромного монаха. 13 мая 1589 года патриарх Иов возвел Гермогена в сан епископа и практически сразу же поставил его руководить новоучрежденной Казанской митрополией.
Не побоюсь сказать, что работа, доставшаяся Гермогену, была на тот момент самой сложной и ответственной в Русской церкви. Фактически его назначили на передовой рубеж, где предстояла тяжелая борьба за обращение в христианство множества разноверных племен: мордвы, мари, чувашей, татар и других. Причем русскому митрополиту приходилось решать более сложные задачи, чем его католическим и протестантским собратьям в Америке и Африке. Ведь на востоке России существенно иным был характер взаимодействия христиан с местным населением. Европейцы фактически не признавали «дикарей» людьми и хладнокровно истребляли всех, кто посмел перечить «белым господам». Русские, в отличие от них, считали аборигенов равными себе. А потому даже в мыслях не держали возможности беспощадного уничтожения соседей.
Свою роль сыграло и то, что во многих отношениях уровень развития Казанской и Астраханской земель не уступал московскому. Конечно, их жителям было чему поучиться у русских. Новые методы хозяйствования помогали поднимать экономику края. Но и переселенцы обнаруживали у местного населения массу полезных навыков, ремесленных приемов и обычаев, которые не грех было перенять. Такой же взаимный характер носило и религиозное общение. Паства нового митрополита оказалась вкраплена отдельными островками в гущу иноверного служилого и податного населения. Многие новокрещенцы, быстро осознав, что переход в православие не дает им никаких привилегий, принялись отклоняться к прежним обычаям и верованиям.
Не лучше обстояли дела и в русских общинах. Это только в летописях дело представляется так, будто переселенцы больше заботились о душе, чем о бренном теле. Якобы, придя на новое место, они начинали дело со строительства и освящения храма. На практике же буйные казачьи ватаги в своих скитаниях чаще полагались на сабли и пищали, чем на святой крест. Даже мирные земледельцы, уходя с насиженных мест в леса и степи Поволжья, в Приуралье и за Урал, грузили на телеги серпы и сохи, мешки с домашним скарбом и семенами, но не церковную утварь. В этих условиях митрополиту пришлось начинать работу не с пламенной агитации в иноверческой среде, а с действий охранительных и оборонительных. Понимая, что многие прихожане от старой веры уже отстали, а в новой еще не утвердились, Гермоген на первом этапе сосредоточил основные усилия на поучениях, терпеливо внушая им правила жизни в христианской общине. При этом он действовал исключительно позитивными методами, как бы и не замечая наличия вокруг христиан целого моря иноверцев.
Следующим важным шагом в работе митрополита стало «освящение» новой земли. Гермоген хорошо понимал душу народа, знал, что вера становится сильна только в том случае, если ее подпитывают и незримо поддерживают местные, свои, родные, понятные людям святые заступники. И освоение земли не может быть полным без освящения ее подвигами новых чудотворцев, без обретения собственных икон. По его инициативе были прославлены не только воины, отличившиеся в боях под Казанью, но и трое мучеников, пострадавших в этом городе за веру. Одновременно будущий патриарх утвердил вечную память казанским просветителям: архиепископам Герману и Гурию. «Жития» обоих святых, написанные емким лаконичным слогом Гермогена в 1596— 1597 годах, ярко характеризуют начитанность и литературный талант казанского митрополита. Всячески заботясь о духовной составляющей православия, Гермоген не забывал и о поддерживающих его земных материях. Ускоренными темпами шло при нем строительство храмов и монастырей. Многие признают, что первый казанский митрополит потрудился над обустройством и освящением вверенной ему епархии больше, чем любой из его многочисленных преемников.
Вынужденно сосредоточившись на современных задачах, не забывал Гермоген и об истории. Так, к примеру, он стал одним из горячих сторонников легенды об Андрее Первозванном. Сохранились предания, что тот крестил жителей Великой Скифии за много веков до Владимира Святого. Признание этого события сразу же ставило Русскую землю в число первых, кто принял христианство. Древняя легенда не только льстила формирующемуся национальному самосознанию. Она укрепляла веру русского народа в его особое предназначение, помогала людям пережить беды Смутного времени.
Все это позволяет утверждать, что Гермоген был умен, начитан, деятелен, способен к самостоятельному решению сложных и неоднозначных задач. Многие историки (в частности, Н.И. Костомаров) считали его истовым ревнителем старины и ненавистником всего иноземного. Так ли это? Большую часть своей жизни Гермоген решал задачи, связанные с иноверцами. Это и колонизация новых земель на востоке, и противодействие польско-литовскому вторжению с запада. Но считал ли он другие народы врагами России? Призывал ли к борьбе в первую очередь с ними, а не с внутренними проблемами страны? Ответ на эти вопросы легко найти, сравнивая речи Иова и Гермогена на торжественном молебне у Успенского собора Кремля 20 февраля 1607 года. Там старый и новый патриархи совместно с москвичами просили высшие силы о разрешении народа от клятвопреступлений, совершенных им за времена прежних царствований. Хорошо заметно, что в речи Гермогена упор сделан на призывах прекратить братоубийственную войну, которая представлена делом внутренним, российским. Иов же острие обвинений направляет не только на самого Лжедмитрия I, но и на его иноземное воинство. Конечно же, дело не в том, что Гермоген пренебрегал опасностью польско-литовского вторжения. Просто он понимал, что бороться с иностранными захватчиками лучше мерами позитивными, укрепляющими единство русского народа. А основной причиной неудач считал внутреннюю слабость своей отчизны, рознь между ее православными жителями.