Огненная арена
Шрифт:
Отряд Байкары добирался до Кизыл-Арвата трое суток. Был июль, жара стояла невыносимая: ехали ночью, а днем отдыхали в горах, возле родников. Все обошлось благополучно: никто не повстречался в пути, ни с кем не столкнулись. Но Ратху было тяжело: рана его вспухла, все тело юноши горело, и речь была бессвязной, словно в бреду. Нестеров боялся, как бы не произошло заражение крови, и все время просил джигитов, чтобы ехали быстрее. Едва достигнув окраины Кизыл-Арвата, он переоделся во все туркменское, и на рассвете добрался до кибиток Кертыка-бахши. На лай собаки вышла хозяйка Спросила «кто и откуда» и тотчас позвала Кертыка. Старик узнал Нестерова сразу, хоть и не видел его больше года. Завел в кибитку, выслушал внимательно и сказал;
— К Батракову раненого везти нельзя. К доктору Красовскому тоже нельзя. Сразу люди увидят. А если все будут знать, то и от полиции не скроешь. Привезем ко мне. Давай, пошли.
Спустя час, распрощавшись с Байкарой, Нестеров и Ратх пришли к Кертыку-бахши. Тотчас старик отправился к Наде, а та — к Красовскому. Незаметно, по одному, все собрались в юрте, где лежал Ратх. Последним подошел Иван Батраков. Обрадовался, что Нестерову удалось спастись от виселицы. Рассказал, что и тут, в Кизыл-Арвате, шарили ищейки по домам. Но теперь все стихло.
Беседуя потихоньку, старые друзья удалились в другую юрту, чтобы не мешать. И врач с Надеждой Сергеевной начали операцию по удалению пули. Делали разрез без наркоза, Ратх скрипел от боли зубами. Надя умоляла, чтобы не кричал, иначе выдаст себя. Но Ратх терпел еще и потому, что было стыдно стонать при отце Тамары. Со лба его катился пот, но Ратх молчал. Когда извлекли пулю, он сразу же уснул и проснулся лишь вечером. Вновь пришел доктор. Увидев Ратха с румянцем на щеках, улыбающегося, похвалил:
— Ты молодец, джигит. Ты вел себя поразительно мужественно. Не всякий выдержит, чтобы не закричать… без наркоза.
Ратх в то время как доктор осматривал его и измерял температуру, все думал: «Как же мне спросить о Тамаре?», и никак не мог осмелиться. И лишь когда Красовский направился к выходу, решился:
— Доктор, Тамара приедет?
Красовский остановился, посмотрел на джигита…
— Вы знакомы с моей дочерью? — спросил удивленно.
— Да, знаком… Я получил от Тамары два письма… Вон там они, в кармане. Если желаете, то прочитайте.
— Нет, зачем же, — смутился Красовский. — Я теперь догадываюсь — кто вы. Вероятно, вы — Ратх Каюмов, артист цирка. Мне Тамара говорила о вас.
Ратх смутился. А Красовский вернулся и, легонько пожав джигиту руку, сказал:
— Ну, что ж, будем знакомы… И поговорим еще… Что касается Тамары, я написал ей, чтобы ни в коем случае не приезжала на каникулы в Кизыл-Арват. Сейчас это для нее невероятно опасно. Вы же знаете: она уже содержалась в застенке… Ну, будьте спокойны, и отдыхайте. Я еще приду не раз.
В конце июля, поздно ночью, из кибитки бахши вышли трое в туркменских халатах и тельпеках. Кертык-бахши нес хурджун и дутар, Нестеров шел с гиджаком, а Ратх с мешком на плече. С Батраковым, Надеждой Сергеевной и доктором Красовским отъезжающие простились немного раньше, чтобы на перроне не вызвать лишних подозрений. Дождавшись поезда, они сели в. жесткий вагон и поехали в сторону Ташкента. Кертык-бахши взялся проводить Нестерова и Ратха до Чарджуя. Если спросят в дороге, кто они и куда едут, ответ был приготовлен заранее: «Едем на той в Чарджуй к одному знатному хану».
Утром, когда миновали Асхабад и Ратх до слез разволновался, понимая, что покидает родные места, может быть, навсегда, Нестеров посоветовал ему:
— Напиши несколько слов отцу, сбросишь письмо в Теджене. Напиши, что едешь в Москву. Когда все утихнет — вернешься.
Ратх так и сделал. Взяв листок бумаги у кондуктора, он написал простым карандашом:
«Отец Каюм-сердар, пишу тебе я — Ратх, твой сын». Хочу сообщить тебе, что Черкезхай погиб в песках и похоронен по обычаю. Аман — жив. Он спас Галию, и об этом он тебе когда-нибудь расскажет сам. Я уезжаю совсем. Я навсегда подружился с людьми, которых ты называешь босяками…»