Огненная Кровь

Блейк Элли

— Я понимаю тебя, — сказал он мягко

И вот так, дрожащее дыхание заполнило мою грудь, и мои глаза заполнились слезами. Унижение омыло меня при мысли о том, чтобы показать свои эмоции так легко. Я попыталась оттолкнуть его, но он сжал меня еще крепче. — Тише.

— Я не… ребенок, — сказала я между неровными всхлипами, смутившись, что он чувствует необходимость успокоить меня. — Я даже не знаю, почему я… — Я сглотнула и быстро заморгала. Это была потеря контроля или мысль о том, чтобы причинить вред Каю, так обеспокоила меня? Или, может

быть, стресс был больше, чем я понимала. В любом случае, я чувствовала себя слабой, дурой, за то что позволила слезам так легко появиться.

— Все нуждаются в комфорте, — успокаивал он, слова, грохочущие у меня в ухе, прижатым к его груди. — Ты слишком сильно борешься со своими эмоциями, Руби. Огнекровные чувствует слишком много, чтобы подавлять. Ты наносишь себе вред, отрицая их. Пусть они текут.

— Как у тебя? — Фыркнула я, просовывая руку в пространство между моей щекой и его грудью, чтобы вытереть глаза. — Бушевать и злиться в одну секунду, а потому смеяться и флиртовать дальше?

Он усмехнулся. — Я следую своей природе. Мы все должны делать то же самое. Прекрати пытаться закрыть свои чувства. Кричи, Руби. И когда ты закончишь плакать, сделай то, что тебе хочется. Здесь никто не упрекнет тебя за это.

Я немного подняла голову, чтобы взглянуть на мастеров, задаваясь вопросом, смотрят ли они, ожидая увидеть порицание на их лицах. Вместо этого они были безразличны, один читал книгу, а двое других говорили тихо. Один из них поймал мой взгляд и улыбнулся. Я смущенно повернула голову назад в грудь Кая. — Это не… приемлемо, откуда я родом.

Он насмехался. — Я видел культуру Ледокровных. Куча ходячих снеговиков, которые гордятся самоконтролем. Они едва живы. В чем смысл жизни, если ты не можешь позволить себе что-то почувствовать?

Я подумала о Аркусе. Конечно, это не относится к нему. Он чувствовал очень много; он просто скрывал это. Это была одна из немногих вещей, что была у нас общей, хотя мне было гораздо труднее скрывать свои чувства, чем ему.

Может быть, мне больше и не нужно этого делать.

Вся моя жизнь была потрачена, на то чтобы прятать мои чувства, держать их в узде, чтобы я могла скрывать свой дар. Это была совершенно необходимо. Вопрос жизни или смерти.

Когда меня обнаружили и мою мать убили, я обвинила себя в том, я практиковала свой дар, когда она это запретила. Я привлекла внимание солдат. Даже сейчас, когда я позволяю себе это вспоминать, я чувствую такую ужасную вину, что это сокрушает меня.

— Меня это пугает, — прошептала я. — Я не люблю терять контроль.

Голос у него был низким и твердым. — Если ты позволишь себе чувствовать себя более свободно, тебе нужно будет меньше бороться. Вулкан, который льет лаву непрерывно, с меньшей вероятностью вспыхнет.

— Это правда?

Он усмехнулся. — Звучит неплохо, не так ли?

Я не могла не посмеяться. — Это все что для тебя важно? Звучать неплохо. Хорошо выглядеть. Чувствовать себя хорошо. Ты не беспокоишься

о чем-нибудь серьезном.

Он наклонил голову в сторону, принимая во внимание, а затем пожал плечами. — Беспокойство вызывает морщины.

— Не дай бог. — Подавляя улыбку, я изобразила скучный вид превосходно, даже лучше Мареллы. — Ни твоя одежда, ни твоя кожа не будут носить такие постыдные признаки износа.

Он откинул голову и засмеялся, потом слегка сжал меня. — Ты очень забавная, когда не набрасываешься на меня своим острым язычком. Хотя — его глаза стали страстным, — я могу не возражать против жестокости твоего язычка в правильных обстоятельствах.

Я укоризненно покачала головой, губы подергивались. — Ты неисправим.

Он принял смущенное выражение. — Это комплимент или оскорбление? Признаюсь, я не понимаю твоих Темпезианских ценностей.

Наконец я позволила себе улыбнуться, заметив, как его зрачки вспыхнули в ответ. — Определенно оскорбление.

Казалось, он прилагал усилия, чтобы отвести взгляд. — Отлично. Я вижу, ты оправилась. Пойдем. — Он потянул меня за руку. — Ты можешь свалить меня в грязь. Это должно полностью восстановить тебя.

Мы тренировались еще два часа, но когда солнце стало розовым от долгого дня нагрев землю, ученики вернулись на тренировочный двор, фактически закончив наш урок.

Кай ухмыльнулся, когда мы тащились, потные и измотанные, к ожидающему экипажу.

— Чего ты так радуешься? — Я бросила на него подозрительный взгляд.

— Как я и ожидал, я отличный учитель. — Он повернул голову, чтобы одарить меня своей улыбкой, как блуждающей полосой солнечного света.

Я моргнула. — Полагаю, там где-то есть комплимент и для меня.

Он слегка ударил меня по плечу. — Ты перестала бороться и использовала свои эмоции в своих интересах. Безусловно, ты почувствовала разницу?

Я почувствовала. Мои атаки были быстрее, увереннее. Я позволила себе насладиться ощущением, превращая мой гнев и решимость в пламя. — Я признаю, ты не ужасный учитель.

Он остановился и схватил обе мои руки, изящно склонившись над ними, и прошелся теплыми губами по моим суставам. Прежде чем я отчитала его, он помог мне сеть в карету. Минутами раньше, я была его противником, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, когда он ударял меня атакой за атакой. Теперь же он обращался со мной так, будто я была дамой, за которой он ухаживал.

Я покачала головой, когда Кай сел в карету напротив меня, его длинные ноги вытянулись, как у довольного кота. Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к его изменчивости? Так, как он говорил о чувствах, было трудно сказать, чувствовал ли он вообще что-нибудь серьезно. Я должна был напомнить себе, что он тренировал меня, только чтобы у него был второй шанс. Я сомневаюсь, что он заботился о том, пройду я или провалился, если бы это не влияло на его собственный исход.

Если я умру во время испытаний, кого-нибудь здесь это будет заботить?