Огненные палаты
Шрифт:
Первый удар, пришедшийся в левый висок, плашмя повалил его на мостовую. Он ткнулся носом в каменную ступеньку и почувствовал, как треснула кость. Последовал второй удар, на этот раз по затылку. Мишель вскинул руки, пытаясь защититься, но он был бессилен против града пинков, разом обрушившихся на его ребра, спину, руки. Потом каблук размозжил ему лодыжку, и Мишель взвыл от невыносимой боли. Его вздернули с земли и поволокли, зажав между нападавшими, обратно по вымощенному булыжником переулку в направлении Одских ворот.
– Стой! Кто идет?
Оклик стражника
– Просим прощения за шум, – услышал Мишель чей-то ответ. Выговор выдавал человека образованного. Уж не тот ли это господин, который проходил мимо него не так давно? Неужели он с ними заодно? – Наш друг немного перебрал. Мы ведем его домой, в постель.
– Смилуйся, Господь, над его женой, – сказал стражник, и оба засмеялись.
Мишель чувствовал, как носки его ног беспомощно волочатся по камням. Потом освещенные улицы Ситэ остались позади, и вокруг него сомкнулась бархатная чернота сельской ночи за пределами городских стен.
– Доложите мне, когда дело будет сделано, – произнес все тот же голос. – И чтобы без свидетелей!
– Ты что творишь, а?
– Не твое собачье дело, – заплетающимся языком ответил мужчина, едва держась на ногах. От него исходил кислый запах эля, глаза были налиты кровью от дыма и злости. Проститутка воспользовалась этой возможностью, чтобы натянуть разорванный лиф платья на грудь, и проворно отступила подальше.
– Так, любезный, с тебя на сегодня хватит, – сказал Пит, становясь между ними. – Иди-ка ты внутрь. Она не для тебя.
Дверь таверны приоткрылась и вновь захлопнулась, и женщина на мгновение оказалась на свету. Этого Питу хватило, чтобы разглядеть след от пятерни на ее щеке и царапины на бледных плечах.
– Уходите, месье. Уже все в порядке.
– Я сказал, какое твое собачье дело? – Пьянчуга пошатнулся и вскинул кулаки, как задира, призывающий противника помериться силами. – Ты что, собрался за нее со мной драться? За эту… за эту потаскуху, эту путану? Да она не стоит даже ковриги заплесневелого хлеба, даже…
Пит метнул взгляд на пояс пьяного. Тот был безоружен.
– Ступай внутрь. Второй раз я тебя предупреждать не стану.
– Предупреждать меня? – еле ворочая языком, выговорил он. – Предупреждать меня? Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать? Мы с дамой обо всем уговорились, а потом она попыталась меня надуть! Я собирался преподать ей урок. Шлюха рябая, надуть меня пыталась!
Пьянчуга бросился вперед и, одной рукой обхватив женщину за шею, второй нанес ей удар в висок. Она принялась отбиваться, но хмель раззадорил его, и он лишь крепче стиснул ее.
Пит сгреб его за шиворот жилетки и, оттащив назад, с размаху всадил кулак в его мягкий живот, потом для верности добавил еще и в челюсть. Тот крутанулся и как подкошенный рухнул на колени на мостовую. В следующее же мгновение он уже храпел.
– Идите домой, мадемуазель, – сказал Пит. – Не стану ничего говорить относительно вашего уговора, скажу лишь, что мужчины, когда они пьяны, не всегда выполняют свою часть сделки.
Женщина вновь выступила из темноты:
– Вы благородный человек, сударь. Я квартирую на площади Сен-Назер. Если вам когда-нибудь понадобится скоротать вечерок, лучше того квартала не найти. Денег с вас не возьму.
– Идите домой, мадемуазель, – повторил Пит и зашагал прочь.
Ее смех несся ему вслед всю дорогу до дома Видаля на улице Нотр-Дам. Он пробрался в темный сад, где обнаружил помятое ведро, полное воды. Сломал тонкую корочку льда, смыл с рук следы драки и лишь тогда, обтерев их о подкладку плаща, двинулся ко входу.
Когда Мину вернулась в кухню, уложив Алис и постояв над душой у Эмерика, пока тот отбарабанивал положенные молитвы, она обнаружила отцовское кресло пустым.
Девушка была раздосадована, но в то же самое время испытала облегчение. Ей не хотелось рассказывать ему про того странного посетителя в книжной лавке. Мишель – так он назвался. С другой стороны, у нее не было желания обсуждать, что выйдет из Эмерика и следует ли им принять приглашение тетки и отправить его в Тулузу жить к ним с дядей.
Мину вооружилась кочергой и переворошила угли, так что последнее полено рассыпалось облаком пепла. Она хорошенько залила золу водой и поставила на место заслонку. Потом лениво взяла с каминной полки нарисованную маминой рукой карту и взглянула на вычерченные мелом границы, в рамках которых протекала ее жизнь: красный Ситэ, зеленую Бастиду, голубую ленту реки между ними, книжную лавку и их дом, закрашенные темно-желтым.
Прежде чем отправиться спать, она напоследок обвела взглядом кухню: стол, подготовленный к утру, фартук Риксенды, висящий на обратной стороне двери, книги на комоде. Все те вещи, которые придавали их маленькому домику его характер. Все было в точности таким же, как в начале дня, вот только сама она была другой. Мину чувствовала это, чувствовала всем сердцем и каждой косточкой.
Мой муж теперь беспомощен, как новорожденный младенец. Я могу делать с ним все, что пожелаю. Водить пальцем по его щеке или ввинчивать в кожу шпильки, пока не выступит кровь. Вырезать у него на груди мои инициалы, как он некогда украшал мою кожу синяками.
Его руки превратились в мертвые плети. Я поднимаю их, а потом отпускаю, и они падают. Марионетка, лишенная своих ниток, он не способен воспрепятствовать мне. Его тело бессильно лежит под одеялом, варясь в своих собственных зловонных соках. Он, державший всех в страхе и наводивший порядок кулаками, теперь целиком и полностью зависим от других.
В этом я вижу милость Господа. Это Его суд. Его воля. Его кара. Жестокая и ужасная расплата.