Огненные палаты
Шрифт:
Глаза Видаля сверкнули фанатичным огнем.
– Если человека признают виновным в богохульстве или ереси, его передают для вынесения приговора светскому суду. Тебе прекрасно об этом известно.
Пит рассмеялся:
– Попытка твоей Церкви остаться чистенькой, предоставляя светскому суду вершить правосудие после кошмара пыток, никого не обманывает.
– Мы занимаемся исключительно вопросами вероучения. Инквизиция не играет роли в светском обществе.
Пит помолчал.
– Ты сказал «мы»?
– Мы, они – какая разница? – отмахнулся
Пит, которому стало не по себе, снова поднялся.
– Ты так говоришь, как будто человечество извлекло уроки из своего прошлого. Как будто мы стали лучше. Боюсь, что дело обстоит ровно наоборот. Люди научились повторять ошибки прошлого, причем с большим размахом. Кажется, мы, сами того не сознавая, полным ходом движемся к новому конфликту. Поэтому столько французов, которые разделяют мои взгляды, бежали в Амстердам.
Губы Видаля сжались в узкую щелку.
– Так что же ты не последовал их примеру, если жизнь во Франции кажется тебе столь невыносимой?
– И этот вопрос задаешь мне ты, Видаль? – спросил Пит, огорченный. – Зная, чем я обязан Югу? И вообще, с какой стати я должен уезжать из своей собственной страны лишь потому, что придерживаюсь других взглядов, чем те, кто нынче правит бал при дворе? Я француз!
– Лишь отчасти.
– За исключением непродолжительного пребывания в Англии и раннего детства в Амстердаме, я всю свою жизнь прожил во Франции, и тебе это прекрасно известно. Я француз до мозга костей!
Пит говорил не всю правду. Любовь к матери-голландке, которая так много страдала за свою недолгую жизнь, неразрывно переплелась в его душе с любовью к детским годам в Амстердаме. Жизнь в пансионах и благотворительных миссиях между водами Рокин и великого канала Сингел. Вылазки в порт, чтобы посмотреть, как снаряжают в походы к обеим Индиям парусные флейты [14] . Зазывный шепот снастей в ожидании, когда переменится ветер.
– В моих жилах течет кровь моего отца, – сказал Пит. – С какой стати ты отказываешь мне в том, что принадлежит мне по праву рождения?
14
Флейт – голландское парусное судно, использовавшееся в XVI–XVIII веках.
– Кажется, я задел тебя за живое, – вскинул брови Видаль.
Пит посмотрел на старого друга, на приметную белую прядь, змеящуюся в его волосах. Подбородок Видаля, казалось, стал тверже, взгляд – жестче. Обоим друзьям шел двадцать седьмой год, но Видаль выглядел старше.
– Ты по-прежнему руководствуешься голосом сердца, а не разума, – покачал головой Видаль. – Ты не изменился.
Пит сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он винил Церковь в том, что та отвернулась от его дорогой матери в час нужды, но Видаль был в этом не виноват. Это была давняя битва.
Он вскинул руки, признавая поражение:
– Я разыскал тебя не затем, чтобы с тобой ругаться, Видаль.
– Хотя я посвятил свою жизнь служению Богу, Пит, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что творится в мире? Один лишь Господь может судить людские грехи. Он воздаст за все. Он вершит справедливый суд.
– Я и не предполагал противоположного, – негромко произнес Пит. – Я прекрасно знаю, что ты человек чести. Я понимаю, что для тебя это не вопрос абстрактной доктрины.
– Даже сейчас ты пытаешься польстить мне, продолжая при этом критиковать институт, которому я посвятил свою жизнь.
Внезапный стук в дверь прервал их разговор.
– Войдите, – сказал Видаль.
В комнату вошел слуга с подносом, на котором стояла фляга с вином и два кубка, тарелка с сыром, хлебом, фигами и сладким сахарным печеньем. Питу это показалось несколько странным, как будто было сделано напоказ. Он почувствовал на себе взгляд слуги. Тот был смуглый и крепко сбитый, с рваным шрамом, тянущимся вдоль всей правой щеки. Питу он был смутно знаком, но откуда – Пит вспомнить никак не мог.
– Поставь поднос сюда, Бональ. – Видаль указал на буфет. – Мы перекусим чуть позже.
– Хорошо, монсеньор, – кивнул слуга и передал своему хозяину какую-то записку.
Видаль прочитал ее, потом смял и бросил в огонь.
– Ответа не будет, – сказал он.
– «Монсеньор»? Так ты теперь монсеньор? – небрежным тоном произнес Пит, как только слуга удалился. – Мои поздравления.
– Это всего лишь вежливое обращение, и ничего более.
– Это твой человек из Тулузы?
– У капитула масса служителей, которых они используют в помещениях собора и за его пределами. Я почти никого из них не знаю по имени. – Он сделал жест в сторону подноса. – Приступим?
Пит взял немного сыра с хлебом, чтобы дать себе время собраться с мыслями. Он понимал, что тянуть больше некуда, но даже сейчас ему отчаянно не хотелось приступать к вопросу, который привел его сюда.
Пита вдруг охватила свинцовая усталость. Он прикрыл глаза. До него донесся звук откупориваемой пробки и разливаемого по кубкам вина, потом под ногами Видаля заскрипели половицы.
– Вот, держи, – произнес он.
– Я уже и так выпил лишнего.
– Это другое, – сказал Видаль, придвигая к нему кубок. – Местное вино, гиньоле. Оно тебя успокоит.
Густая рубиновая жидкость оказалась кисло-сладкой на вкус. Пит утер губы тыльной стороной ладони. Тишину комнаты нарушали время от времени доносившиеся с улицы звуки.
– Ну вот, мы с тобой опять сидим, как сидели когда-то прежде, – в конце концов произнес Видаль.
– Спорили, вели разговоры глубоко за полночь, – кивнул Пит. – Эх, хорошие были времена.
– Хорошие. – Видаль поставил свой кубок на стол. – Но мы больше не студенты. Мы больше не можем позволить себе роскошь беспечных разговоров.