Как стаи вспугнутых и гонимых резкими порывами ветра птиц, неслись и разбивались о стены клочья тумана, а в завываниях стегавшего их ветра звучала какая-то отчаянность — предтеча скорбного гула надвигающейся ночи.
Он погубил меня, и тогда я нашла в собственной душе клад, тот самый, из сказок, который так редко находят, потому что считают, что его все равно не отыскать.
И вот в этом, именно в этом истинная причина недуга, которым почти все мы страдаем: мы не бываем самими собой. Но заслуживает ли наименования жизни существование по чьей-то указке, сделанной к тому же бог знает кем и когда… вот и черствеет наше бедное сердце, обреченное на неведение самого себя.
Но это чувство, которое все так хулят, вспоило мою любовь. Что с того, что ее питает боль утраты, — она открыла мне, что такое достоинство не в смысле социальных норм, но в общечеловеческом смысле, призвав не тащиться по жизни, как тащится вьючное животное по торенной другими дороге.
Во время внезапного короткого затишья туча словно погребла город в огромной яме с мокрой золой. В странной неожиданной тишине, казалось, еще трепетало смятенье последней вспышки молнии.
— Блаженны те, кто, как ты, в почтенном союзе обрели безоблачное счастье, но позволь мне сказать без ложной гордости — от тебя я не стану этого скрывать, — я не променяю на него своих мучений. Самое высокое счастье вовсе не чтимое обществом и законом, но ушедшее в свой позор, алчущее соблазна, кровоточащее, живущее без надежд и без утешения, без сострадания и Божьей милости, хранящее безупречную верность своему прегрешению.
Дон Хуан де Агилар не обманывал
меня. Он не оставил мне никаких надежд и никогда не клялся в любви до гроба. Совсем напротив, уходя, он сказал: «Не бывало еще женщин, к которым бы я возвращался».
Но я любила, как любят немногие, те, кому сама судьба назначила открыть, что такое истинная любовь: она сильнее добродетели и сильнее смерти.
Ненавидеть его! Но как, если всеми чувствами и мыслями, всей страстью, болью и жаждой прекрасного, всем тем, чем я живу и поныне, я обязана ему.
Но блаженная в своем неведении Хулия не понимала ее речей. Она не столько внимала подруге, сколько со страхом прислушивалась к усиливающемуся вою урагана, вновь сотрясшему нисходящую на город ночь; отягченная скорбью, словно кипарис {128}, она стояла возле подернутого синевато-багровым отблеском оконного стекла, собираясь с духом. Спустя несколько минут она с детским любопытством спросила:
— А что он такого сказал тебе, Амалия, как он сказал, что любит тебя, чтобы пробудить в тебе такую любовь?
И та, что навек отвернулась от мира, с улыбкой бесцветной, как белесый полуденный свет, пожала плечами:
— Ты будешь разочарована. Ничего необычного или возвышенного он мне не говорил. А если я думала, что он действительно меня любит, так это потому, что он только и мог бормотать, как потерявший голову подросток: «Как я ее люблю!.. Амалия, любовь моя!»
В этот миг портьера заколебалась и вошел Дон Хуан.
Как всегда собранный и подтянутый, он, как ни в чем не бывало, прошел в комнату с уверенностью человека, никогда не ведавшего страха.
Издалека, с того края разверзшегося, как вечность и забвенье, грозового неба еще доносился тысячеголосый клокочущий рев урагана.
И усевшись, как тридцать лет назад, на диван, на который после него никто не садился, сказал Дон Хуан, и в голосе его сквозило обычное скорбное уныние:
— Так все и было на самом деле. Ты не ошиблась в моей любви, дорогая подруга. Много вздора обо мне понаписали, а разгадать сумели только в одной-единственной комедии — поэтому она до сих пор не издана, — в которой в мои уста вложены такие слова:
Я только влюбленныйЛюбви домогался.Перевод Веры Резник
ПЕСНос у него приплюснут, в морщинах мудрых морда;с достоинством привычным, ему природой данным,он дружелюбно-сдержан, подобно ветеранам,и голову — воитель! — всегда он держит гордо.Видна в его движеньях неспешных поступь лорда;прерывисто дыханье, но, в нетерпенье рьяном,вдруг разразится лаем с усердьем неустанным,затем внезапно смолкнет, не завершив аккорда.Загадкой остается: кто и за что облаян?Хвостом бьет возбужденно, коль рядом с ним хозяин.Любой и звук, и запах им издавна изведан.Шерсть у него лоснится — так хорошо быть чистым!Глаза огнем сверкают — коварно золотистым.Навек он человеку высокомерно предан.Перевод Виктора Андреева
I Да будут воспеты мной муравей в суете неизменной своей, до работы всегда охочий, черный, как чернорабочий; он от напасти любой защищается кислотой. II И цикада, которая даже в зной песни петь рада — в пыли золотистой, где разлита любовная нега кота. III И пьяный от меда шмель, в бутоне любого мака отыщет он щель. IV И паук — над роялем, умолкшим давно, кружевное без устали ткет полотно. V И жук-скарабей, он катает свой шар — круглее, чем шар земной. VI И оса, что, прервавши полет, сладкий сок из груши сосет. VII И сверчок — простачок, он поет, заливается, его скрипки смычок не ломается. VIII И мотылек, что цветочную почту разносит срочную. IX И Купидон крылатый, любовной страстью объятый. XИ муха: жужжит, кружитсяи наконец садитсяна нос педанта,который в твореньях моих не находит ни грана таланта. XI И мальва {131}— волей богов она нам в утешенье дарована. XIIИ чаровница-фиалка,поэта из человека ей сделать отнюдь не жалко. XIII И головка ядреного чеснока, она учит, что жизнь — донельзя кратка. XIV И узкий серп лунный, послушный капризам фортуны. XV
И солнечный луч — он погожим днем входит из сада в дом и на стене, без затей, рисует тени ветвей. XVI И застенчивая девчушка, что считает: она — дурнушка. XVII И попугай; болтовня его — это сюжет для плохого сонета. XVIIIИ лужица, сотворенная на дороге копытом мула,в ней, сверкнув на мгновенье, звезда утонула. XIX И костлявая кляча — с такой худобой, будь человеком, она была бы святой. XX И собака, которая — всем нам урок — от хозяина стерпит любой пинок. XXI И ягненок — как всякий с башкою бараньей, он покорно идет на закланье. XXII И мышонок, что, черствую корку украв, мчится в норку стремглав. XXIII И воробей — он зимою холодной, как Ласарильо {132}, голодный. XXIVИ мальчуган, что понравиться девочкам хочети перед зеркалом рожицы корчит. XXV И старый гринго {133}— он из артистов, доныне величествен и неистов. XXVI И бездарный пиит — его стих убог, но судья ему только Бог. XXVII И хлеба кусок, который я ем, хотя хлеб растить не умею совсем. XXVIII И вина бокал — бодрость духа и мудрость я в нем отыскал. XXIX И вода ключевая — она такого же цвета, что и серебряная монета. XXX И соли крупица — она всегда и везде пригодится. XXXI И творог на столе ранним утром, он сравним белизною лишь с перламутром. XXXII И огонь в очаге вечерком — он приносит тепло и спокойствие в дом. XXXIII И шавка, кудлатая, словно овца, она по собачьим меркам — старушка, дремлет все дни на ступенях крыльца, а кличка ее — Вертушка. XXXIV И палка — она крепка в руках и жандарма, и батрака. XXXV И лачуги — они и в горах, и в долинах, словно пастушки из песен старинных. XXXVI И дьявол, который смог за спину солнце закинуть, как старый мешок. XXXVII И заброшенный дом — приют в нем только кошки найдут. XXXVIII И пустое гнездо: и ему отдам дань я — в нем забыты птичьи воспоминанья. XXXIX И засохший листок — он настолько хорош, что красивее вряд ли что-либо найдешь. XL И мгновение жизни земной, оно — подобие пятака у бедняка, и в копилку смерти упасть ему суждено. XLI И тропинка над горной кручей; не кричи здесь на всякий случай. XLII И древесная стружка — в ней рабочего дня терпкий запах и всполох веселый огня. XLIII И рубашка, хранящая в нитях своих тепло прилежных портних. XLIV И глина, в которой угадана форма кувшина. XLV И кирпич саманный {134}— для крестьянина гость желанный. XLVI И закат — он сверкает, в небесах рассыпая оперение попугая. XLVII И павлин, что, хвост распустив, любовный заводит мотив. И роман, где хороший конец: героиня идет под венец. XLVIIIИ родник, что под солнцем нещаднымнам напомнит о гроте прохладном. XLIX И жаба, что, разевая рот, мошек ловит и жрет, — тем она и живет. L И запах анисовых зерен, и сумрак, что ветру покорен. LI И земля — я на ней был рожден, и хочу я быть в ней погребен.Перевод Виктора Андреева