Огненный крест
Шрифт:
Очень сожалею, что наша летняя встреча на аэродроме в Тюмени была такая короткая и суматошная. И народу было много – все торопились, галдели. Ты, наверное, понял, что Катя и я были приглашены в эту поездку Ростиком Ордовским-Танаевским, знакомым тебе правнуком последнего тобольского губернатора. (Ордовский-Танаевский правил Тобольской губернией до Февральской революции 1917 года, а впоследствии, в эмиграции, стал епископом.) И вокруг него было много людей, он ехал с женой, мамой, с которой, помнишь, встречались в их большом офисе в Каракасе, своим дядей, живущим в Швейцарии, а также с двумя сыновьями дяди. Ехали мы с доброй миссией в Тобольск. Там хорошо были приняты мэром города, который вместе с Людмилой Захаровой устраивает Русский культурный центр. Мэрия подарила под это дело старинный дом купцов Корниловых, дом перестраивают, чтоб разместить в нем и подаренную венесуэльскими русскими библиотеку. Сейчас я должен собрать эти книги по нашим домам, составить списки, упаковать и послать в Сибирь. Ростик обещал материальную помощь. А все остальные хлопоты на мне. Ведь не хочется, чтоб такое богатство книжное безвозвратно было утрачено. Во многих книгах, которых в России нет, жизнь и переживания тех русских людей, которые оказались за бортом, но которые, живя вдалеке, думали о России, любили Родину. Я собираю эти книги и думаю о тебе, Коля. Как много мог бы ты почерпнуть из них полезного для себя и своих очерков о зарубежных русских. Буду просить Л. Захарову, чтоб она поделилась с тобой этими богатствами: будешь в Тобольске, то сможешь порыться в библиотеке, собранной нами. Конечно, мне бы хотелось, чтоб такая библиотека была и в Тюменском литературном доме, в котором я был с тобой, когда дом ремонтировали. И это можно бы сделать, но у меня нет средств на пересылку. Да и теперь я еще не совсем уверен, что власти позволят всё это передать в Тобольск. К сожалению, власти все еще смотрят нехорошими глазами на такие акции благотворительные, мол, «иностранные книги» и все такое прочее...
Еще раз радуюсь, что вы сумели выстоять в этих осенних кровавых разборках!»
С малой моей старообрядческой родины написали об огненном знамении, которое приключилось двумя месяцами ранее, в конце августа. Налетел ветер, потом воссияла гроза. Всё кругом взъерошила, опрокинула, потом сорвала несколько крыш со стаек пригонов скота. Кинула огонь, молнию. Молния летела очень при цельно: попала в свежий зарод сена за огородом последнего, сохранившегося в строю, комбайнера. Занялся зарод сразу и сгорел дотла. Хозяину нечем кормить корову. Плохи дела.
Пожары, поджоги множатся и по России. Война?! Пока – не крупномасштабная война. Пожары заливают водой, а войну кровью.
Еще ездил по литературной необходимости в село Безруково, где родина русского сказочника Ершова, автора «Конька-горбунка». Там такие дела: половина детей, посещающих школу, дебилы. В одной семье пять детей и все дебилы. Отрыжка Ивана-дурака из сказки? Нет, скорей всего, это дети, зачатые по пьяному делу. Оно бы и ничего, «сказочная» деревня освоилась жить и при таком положении, как в школьном сочинении местной десятиклассницы: «А потом меня проводил кретин!» Но – проблема: молодым учительницам не за кого выходить замуж.
Совсем неспособных к учебе в нормальной школе великовозрастных детей отправляют в спецшколу. Одна дебильная девушка неожиданно начала учиться в этой спецшколе на одни пятерки. Приехал в отпуск молодой офицер, лейтенант, взял её замуж. «Я, говорит, – Олю научу иностранному языку. Сделаю её переводчицей с польского! Надо разуметь этот язык! Речь Посполитая набирает силу, докатит и до Безруково!»
Офицер из местных, но неизвестным осталось – к какой он армии принадлежал? Маскировочная форма лейтенанта являла черт знает какие нашивки и знаки – не в виде привычных ранее танков, перекрещенных стволов пушек иль авиационного пропеллера с крыльями орла, а значила на правом рукаве изображение доисторического ящера, может, игуана из тропиков, что питается, о чем в Безруково тоже неизвестно, преимущественно наркотической листвой красивого дерева манго!
Впрочем, какие танки, пушки! На русских танках стали ездить по пустыням своим свободолюбивые арабы! На «МИГах» и «СУшках» летают отважные китайцы и индусы, нашим бойцам вполне, видимо, хватает устрашающего внешних и внутренних врагов двуглавого орла, помещенного на самом видном месте армейской амуниции – на тульях и околышах фуражек защитно-серой окраски, будь ты нынче хоть сталинским соколом, чьи околыши и нашивки гордились синим цветом русского неба.
Зашел в мастерскую к тюменским друзьям-художникам. Умные, талантливые мужики, выпускники академии имени Репина. И вот: соловьями заливаются на малороссийской мове! При мне. Минут пятнадцать слушал упоительное «размовление». Кажется, вот-вот ударят гопака, галушки на столе задымятся! Не выдержал: «Хватит, самостийники!» Вернулись к москальскому языку. Слава Богу, не обиделись. Мудрёны дела твои, Господи!
Но – октябрь 1993. Руководящий кабинет областной администрации. Идёт «разбор полётов на местах» после неостывших еще кровавых дел в Москве, где – по слухам – продолжаются аресты участников народного восстания.
Представители местного руководства – две бывшие, не агрессивных, к счастью, симпатичные партийные дамы, кажется, из бывшего горкома партии. Глядя на них, вспомнилось вызывающее четверостишие, начертанное синим фломастером в подъезде нашей серой девятиэтажки:
Красивыми мы были и остались, Но дело не в изгибе наших тел! Пусть стонут те, кому мы не достались, И сдохнут те, кто нас не захотел!Далее «на разборке» – несколько местных донельзя возбужденных сочинителей. Больше всех активничает вёрткий, кудрявенький и по этой причине вполне благообразный стихотворец поэт, из-за скромного роста приподнимаясь на цыпочки, подчеркивая превосходство и вскинутым подбородком, не говорит, вещает: «А почему до сих пор на свободе редактор фашистской газеты Денисов?..» – Бывшие партийные дамы, у той и другой кожаные турецкие пиджаки, короткие прически комсомолок тридцатых годов, медленно опускают глаза. – «А посмотрите, что он в своей газете напечатал опять!» – восклицает скромный стихотворец, воздев в кулаке последний номер «Тюмени литературной».
Предавали. Сдавали. Вчерашние. Бывшие.
В середине минувшего десятилетия, в восьмидесятых, бдительный коллега, являя «политические чутьё», писал «заяву» в члены КПСС, так же бдительно спрашивал меня, собиравшегося на морском судне в дальнее плавание: «А ты не останешься ТАМ?!»
Предавали. Сдавали.
Но вот – «фашистское». «Тюмень литературная». Та, что подписана мной в печать 20.10.1993 года. Патриотические газеты в Москве еще закрыты. ОМОН по дворам и подвалам, в сплетениях канализационных труб, разыскивает редактора и сотрудников наиболее отважной газеты «День». Сотни убитых ни родственниками, ни правоохранительными органами «не найдены». Сожжены иль растворены в кислоте?! Кем? Страна в шоке от танковых залпов по Верховному Совету, море крови, сотни, как не только мной сказано, пропавших без вести. Арестованные вожаки – в «Матросской тишине». А я в «ТЛ» публикую две полосы мнений представителей общественных организаций Тюмени и окрестностей. Струсили далеко не все. Высказались отчаянно, резко.
Но ничего не изменилось. Упёртые демократы радостно и гаденько потирают ладони: так вам! В основном это бывшие красные репортеры газет, оборотни, с приходом к власти Ельцина – Гайдара заболевшие разновидностью «куриного гриппа» – антикоммунизмом, антисоветизмом, русофобией. При Советах они считались «жертвами несчастного аборта», теперь же все и сплошняком превратились в «жертвы сталинизма и тоталитаризма». Многих знаю в лицо, их подноготную знаю, их прежние «убеждения». Служили власти, имели худенькие привилегии, порой и ордена. Награды попрятали в сундуки, пооткрывали кучу «свободных» газет, чернят то, что орденоносно воспевали вчера.
Мы пишем о болях, о бедах, о надеждах Родины. В союзниках у нас профсоюзная газета «Позиция». Сохранила лицо «Тюменская правда», где в юности работал корреспондентом сельхозотдела.
Обыватель в трансе и ожидании: что будет – после московских расстрельных расправ с русским народом? Что теперь?
Мы задиристо печатаем «Хронику недавних событий»:
«У свободы недетское лицо», – называется новая песня «Машины времени». Хорошая песня».
«Союз офицеров выступил с обращением. Строки из него: «Офицер! Вспомни, кому Ты давал присягу! Что делают с твоим народом? Его превратили в быдло, страну – в базар и игорный дом. Можно ли служить режиму, который утвердил вместо верности предательство?! Офицер, растоптали Твою честь – Тебя покупают, как последнюю шлюху... Сегодня Ты молчишь, имея силу, потому что струсил, но этот позор достанется Твоему потомству... Хватит наблюдать со стороны. Несчастье и смерть могут прийти и в Твой дом. Родина – или смерть!» («Родина или смерть!» – «Patria o muerte!». В эти строки тыкал пальчиком кудрявенький, скромный ростом стихотворец, называя меня фашистом!)