Огненный плен

Денисов Вячеслав Юрьевич

В глазах фашиста колыхалось изумление. Он никак не мог понять, как здесь, в этой ситуации, могли появиться двое вооруженных русских. Я все ждал, когда разум вернется к нему настолько, чтобы он мог принять верное решение. И едва не опоздал. Немец вдруг посмотрел на дверь и открыл рот…

И я резко ударил его ребром ладони по горлу. Человек так устроен, что он может в минуты стресса либо звать на помощь, либо защищаться. Вместе получается не очень. Мне нужно было дождаться этой секунды и не прогадать…

Схватившись за горло, немец выронил нож и сполз спиной по стене. Обе ладони его, прижатые к горлу, шевелились так, словно он хотел отлепить от шеи намертво прилипший пластырь…

— Нет! — крикнул я, видя, как Мазурин с явными намерениями поднимает нож. — Нет, капитан…

Крикни сильно, несколько раз! — приказал я обезумевшей девчонке. Запахнувшись, она, открыв рот, сидела на кровати. — Кричи что есть мочи, громко кричи! Ори!..

Открыв рот, она завизжала так, что у меня заложило уши. Я схватил табурет и швырнул его в окно. То самое, полуслепое…

Стекла вылетели вместе с рамой. Крик и грохот вместе — хорошо. Чем сильнее слышимое сопротивление, тем веселей это воспринимается на улице…

— В окно, быстро, — я показал женщине на пустой проем. — Мазурин — следом. Примешь дохлого ганса, потом вот этого, немого.

Они зашевелились. Я был единственным сейчас, кто поступал непонятно, но уверенно. Остальным это всегда придает сил. Сколько операций я провел, действуя непонятно для многих, но уверенно, не вызывая вопросов и видя лишь молчаливое повиновение…

Девчонка выбралась из окна вслед за Мазуриным, следом немец, совершенно уже одуревший и не могущий кричать из-за травмы связок, протолкнул своего сослуживца.

— Ты понесешь его в лес на себе, если не хочешь умереть, — прошипел я немцу.

Безостановочно сплевывая сукровицу, он посмотрел на меня осмысленно и кивнул. Наверное, ему было странно слышать родную речь из уст русского.

Через минуту мы углубились в лес уже настолько, что даже при свете солнца я не мог различить окраины деревни.

— Ребенок, ребенок… — как заведенная повторяла женщина.

Я доктор. Я не психолог и тем более не бог. Кто скажет мне, кто научит, как объяснить этой женщине, что и дитя ее, и свекор, и свекровь будут сейчас убиты? Что дом ее вспыхнет, как свеча. И уже ничто не будет связывать ее с тем, кто ушел на фронт, прося беречь их ребенка, — как объяснить ей это?

— Нам нужно торопиться, — сказал я, прибавляя шаг. Немец нес своего друга легко, как пушинку. Испуг движет им. Он понесет его еще десять верст и не собьет дыхания.

К ней вдруг вернулось сознание.

— Нет, — и она стала вырываться из рук Мазурина.

— Молчи, молчи, дура… — без злобы твердил чекист, удерживая ее руки. — Нам уходить нужно, понимаешь, уходить…

Она кричала о ребенке, она воспринимала все без удивления. Ей бы спросить, зачем мы немцев не убили, а поволокли с собой, к чему этот караван. И я ответил бы ей: милая, когда фашисты взломают дверь в избу и не увидят ни тебя, ни твоих обидчиков, не обнаружат ни трупов, ни пятен крови, они впадут в такую прострацию, что им будет не до свекра твоего со свекровью, и уж точно не до твоего ребенка. Они бросятся прочесывать лес, и именно поэтому нам нужно уходить как можно быстрее.

Но стоило ли ей это объяснять? Схватив ее в охапку, Мазурин поволок ее в лес силой. Достается же бедняжке этим утром — кто ее только не таскал…

— Бегом в лес! — приказал я немцу, и он, подняв с земли дружка, закинул на себя. Здоровый кабан…

Пятнадцать минут мы так и двигались — впереди чекист нес девчонку, сзади я подгонял немца. Не знаю, какая логика управляет мной сейчас. Наверное, логика хладнокровного, циничного врача. Нужно спасти хоть кого-то. Если у меня есть возможность спасти из четырех человек того дома хоть одного, я должен пользоваться этим шансом, прекрасно понимая, что трое, и среди них грудной ребенок, — умрут.

Простит ли мне кто этот цинизм…

Я помню, сколько раз делал выбор между смертью матери и ребенка во время тяжелых родов. Сколько раз я понимал, что выжить должен только один… Но кто-то должен был выжить.

— Беги, сука, беги! — Я врезал ногой по заднице немца, он хрюкнул и едва не упал. А после сравнялся с Мазуриным и побежал рядом с ним. Спину его долбила лбом голова приятеля.

Женщина уже не кричала. Она тихо выла. Понимание страшного уже пришло к ней, притупило сознание, и теперь она была беспомощной, глупой, слабой девчонкой.

— Надо что-то придумывать, доктор, — услышал я голос чекиста. — Я же не верблюд… А здесь не пустыня. Через полчаса мы нарвемся на немцев, и тогда этот марш-бросок ничего не будет стоить!..

Он опустил женщину на землю, она тут же подошла к стволу дерева, обняла его и сползла вниз. Полная прострация без реакции на раздражители.

Покосившись на немцев, Мазурин наклонился и вытянул из моих обмоток нож.

— Иди с ней, я догоню…

Я кивнул. Сейчас будет происходить действо, которое не должно быть доступно этой женщине.

— Девочка, — я наклонился к украинке, — нам нужно идти. Пойдем, выйдем из леса, а потом я тебя посажу на попутку и ты доберешься до дома.

Естественно, она встала. Я же врач. Я знаю, что говорить.

— Пойдем, пойдем…

— А он…

— Ему нужно допросить пленных…

— А с ним…

— Нет-нет, с ним ничего не случится. У него же автомат…

Она пытается соображать. Уже хорошо.

Мы спускались с ней в лощину, когда я услышал: