Огненный плен
Шрифт:
— Нет, нет!.. У меня двое детей… Я ничего…
Больше я ничего не слышал.
Мазурин догнал нас через пять минут. За голенищем сапога его торчала рукоять ножа, правый рукав был в свежей крови.
— Не спрашивай ни о чем.
И я не спросил.
Я не знаю, как выглядел этот лес прежде. Наверное, именно эти пейзажи, которым придавали особый колорит прыгающие по стеблям кузнечики, щебетанье птиц и дуновение ветерка, трогающего ветви, вдохновляли Шишкина и Васнецова. Благолепие, еще не изувеченное цивилизацией. Здесь занимались любовью убежавшие
Женщина совершенно выбилась из сил. Ее обувь осталась в доме, и она ступала по сучьям босыми ногами. Но что была эта боль по сравнению с той, что жила сейчас в ее сердце? С сухими глазами она плакала, без звука рыдала. Постоянно меняющаяся обстановка не позволяла ей расслабиться хоть на минуту и по-женски ощутить горе, на нее навалившееся.
— Ты говоришь по-русски совсем без акцента. Не «шокаешь» и не «якаешь», — заметил я, трогая девчонку за руку.
— Это потому, что я не местная, — сказала она почти шепотом. — Я вышла замуж и переехала сюда. Из-под Тамбова я…
— Вот как, — не удивился я. Что говорить — у меня в последнее время были куда более веские причины для удивления. — А я-то думал, ты нам подскажешь, где ближайший населенный пункт.
Она подвернула разорванную юбку, чуть подняла и переступила через дерево.
— Что тут подсказывать, — шепнула она, — мы из Ковеца… — она заплакала, снова без слез. — Справа осталась Гереженивка… Взяли бы правее, туда бы и угодили.
— Нам не нужно угождать в населенные пункты, — отозвался Мазурин, слушающий наш разговор.
— Слева от нас Доброводы, мы в двух километрах от села…
Я повернул голову налево. Судя по клубам черного дыма, поднимающимся над лесом, там нам тоже делать было нечего.
— Куда мы сейчас идем, девочка? — спросил я.
— Откуда я знаю, куда мы идем…
— Хорошо, — я подумал, что мне следует принимать во внимание ее состояние, — если мы продолжим идти так, как идем сейчас, куда мы выйдем?
— На Вишнополь выйдем, — подумав, ответила она. — Это километров семнадцать.
— Мать честная, — выдавил Мазурин. — А вокруг все — лес?
— Нет, зачем же лес… поля. Дорогу перейдем…
— Дорога грунтовая? — уточнил я.
— Нет, проселочная… асфальтовая…
Покачав головой, я поправил на плече автомат.
— Что? — увидев мои сомнения, рявкнул Мазурин.
— Если дорога асфальтовая, они на нее уже вышли и сейчас курсируют по ней. Населенные пункты слева и справа дымят, а впереди запруженная немцами дорога. Находясь в окружении, мы угодили еще в одно. Капитан, вам не кажется, что пора провести, как называют ее командиры, а не мы с вами, рекогносцировку?
— У тебя есть родственники и знакомые поблизости?
Она кивнула. Вот черт!
— Где?
— В Гереженивке брат двоюродный…
Я взглянул на Мазурина.
— Капитан, как тебя зовут?
Чекист посмотрел на меня долгим взглядом.
— Евгением. Спасибо, что спросил. Главное, вовремя.
— Самое время. Перед тем как помереть, лучше все-таки знать имена друг друга. Мы идем в Гереженивку.
— Спятил? — вскричал Мазурин. — Там немцы!
— Немцы везде, если ты еще не понял. Но в Гереженивке у нас родственники. — Я наклонился и посмотрел на серое лицо девчонки. — Верно?
Этого оказалось достаточным, чтобы в ней произошли какие-то изменения. Она схватила меня за руку, глаза ее заблестели, а на щеках появился румянец. В одно мгновение. И эти слезы… Теперь все, что с ней будет происходить, она будет проецировать на оставшегося в деревне малыша. Все хорошее — со скорбью о том, что ему плохо в тот момент, когда ей хорошо. А все плохое с уверенностью в том, что ребенку, быть может, хоть чуть-чуть, да лучше… — Брат, Тарас! Он вас спрячет и Митю привезет!.. Пойдемте скорее!..
— Да, привезет, — глядя на капитана, повторил я. — Конечно, привезет… сколько идти до деревни?
— Да вон она, видите, столбы дыма над деревьями распушаются?
Распушаются… столбы дыма… бедная девочка…
С капитаном мы лежали на краю поля. Погрузившись в начавшую покрываться золотом пшеницу, мы жевали сало, хрустели огурцами и ждали нашу спасительницу. Она должна была пробраться в деревню и взять у брата какую-нибудь одежду, в которой мы меньше всего были бы похожи на офицеров РККА. Появление нас в селе в том виде, в котором мы пребывали сейчас, было бы смешной прелюдией к банальному расстрелу.
— А немцев она не приведет? — как бы невзначай спросил Мазурин, с треском отламывая пол-огурца крепкими зубами.
— Геринга, — подтвердил я.
— Я просто просчитываю ситуацию.
— Приведет немцев, будем, отстреливаясь, уходить. Если нас сдадут в деревне, будем, отстреливаясь, уходить. Какая разница, что сейчас произойдет, если при неудаче в любом случае нам придется, отстреливаясь, уходить? — Привстав на руках, я посмотрел.
Вдоль кромки поля быстрым шагом, почти бегом, торопилась наша знакомая. В руках у нее был какой-то узел. Каждые пять-шесть шагов она оглядывалась.
— Вон она, бежит, — успокоил я Мазурина. — Готовьтесь переодеться в штатское, капитан. Вам подойдут кепка и штиблеты.
— Вы считаете, что кепка будет мне к лицу?
Мы снова были на «вы». Я заметил, что происходило это, когда появлялся мизерный шанс выжить. Как только мы вставали на край пропасти, мы тут же переходили на «ты». Но стоило сделать шаг от края, как между нами снова вырастал заборчик. Маленький такой. По колено. Выкрашенный белой известью. Можно перешагнуть через него, а можно разговаривать и так, не замечая его, но помня о нем.