Огненный столб
Шрифт:
— После тебя, госпожа.
Царевна, такая же надменная и холодная, как ее мать, направила лошадей вперед. Они охотно пошли рысью, не обращая внимания на рвущихся вперед жеребцов.
Куда ее госпожа собиралась ехать без охраны, Нофрет не знала. Может быть, к царской гробнице или даже еще глубже в пустыню, подальше от людей, от людских страхов.
Но как бы то ни было, царевна не решилась на такой побег. Она чинно ехала по дороге процессии, гораздо медленнее, чем если бы была одна, — и полководец с трудом удерживал своих жеребцов. Анхесенпаатон, казалось,
Она проехала от одного конца широкой дороги до другого, от одних ворот до других и обратно. Затем, все так же медленно, ленивым шагом, свернула ко дворцу. Ее лошади даже не разогрелись. Кони Хоремхеба были покрыты потом и белыми клочьями пены. Складка его губ была сурова, но глаза смеялись.
Когда обе колесницы стояли во дворе конюшни — лошади царевны спокойно, жеребцы полководца готовые заржать от разочарования, Хоремхеб перегнулся через край своей колесницы.
— Честная игра, царевна. И честная победа.
Анхесенпаатон подняла бровь.
— Так это была игра? А я и не знала. — Она сошла с колесницы, повернулась спиной к своему неожиданному стражу и удалилась.
Как только они снова оказались в доме, царевна позволила маске упасть. Она бросилась к Нофрет, и смеясь, и сердясь.
— Каков? Как он только осмелился?
— Не понимаю. Что осмелился? Охранять тебя? Думаю, это было только разумно.
— Ох, — сказала госпожа с неудовольствием. — Охрана? От чего? Это же город моего отца. Никто не решится тронуть меня здесь.
— Ты не можешь знать наверняка. И он тоже.
— Я знаю, — выпалили царевна. — Я уверена, что нахожусь в безопасности. Как он осмелился предположить, что это не так?
— Может быть, — сказала Нофрет, — ему известно что-то неведомое тебе.
Царевна была гораздо моложе Нофрет, но умела принять грозный вид не хуже любого воина. Истинно царская самоуверенность — отказ бояться чего-либо столь незначительного по размерам и силе, как оружие. Она надменно выпрямилась и пронзила Нофрет свирепым взглядом черных глаз.
— Что же он знает такое, неизвестное даже личным шпионам царя?
— Возможно, самую малость. Но и твоему отцу всего не рассказывают, а тебе он говорит еще меньше. У него есть враги. И немало. Они не желают мириться с существованием этого города. Тем более, что многие втайне поклоняются другим богам.
Царевна медленно вздохнула.
— Напрасно ты мне рассказала. Такое можно говорить только тем, кому доверяешь.
— Я тебе доверяю. Да и что может сделать царь? Приказать казнить каждого, кто обращается с молитвами к Бесу или Хатор или к Амону, когда нуждается в помощи богов? Он закрыл храмы, стер их имена — но никого не убил.
— Кроме богов, — сказала царевна и снова вздохнула. Казалось, она стала меньше и снова превратилась в дитя с хрупкими косточками,
— Пойми, главное не в том, что он сделал. Главное в том, что это сделал именно он.
— Ты не любишь Хоремхеба, — заметила Нофрет.
— Неважно, люблю или не люблю. Но он из простых людей, а засматривается на высокое — и рассчитывает его получить.
— Высокое? Например, царевну в жены?
— Этому не бывать.
Она была уверена и в своих словах, и в себе. Нофрет надеялась, что ее госпожу не постигнет разочарование. Цари — даже, возможно, такие, которые женятся на собственных дочерях, чтобы сохранить все царские права в семье — всегда были рабами выгоды. И может оказаться выгодным выдать дочь за сильного военного человека, командующего армиями, который в трудную минуту станет гарантией того, что эти армии не перекинутся на сторону иных, не царских, богов.
Такое вполне возможно. Нофрет могла только догадываться об этом: она не видела закрытых храмов, не слышала возмущенных воплей жрецов. Однако то, что до нее доходило, было достаточно ясно. Жители Ахетатона не особенно жаловали своего царя. Но если даже те, кто получал прямую выгоду от его жизни и постоянного присутствия, выражали недовольство, то чего ждать от остальных египтян.
— Если военачальник положил на тебя глаз, — сказала Нофрет, — он мог поступить и хуже, чем просто тешить свое воображение. Не стоит обещать выйти за него или даже показывать, что тебе известны его намерения. Но можешь дать ему некоторую надежду на будущее, когда ты станешь достаточно взрослой, чтобы думать о таких вещах. Он сильный человек и никому не позволит беспокоить тебя.
— По-твоему, я должна поощрять его? — Царевна, казалось, была готова залепить Нофрет оплеуху, но удержалась. — Он ужасный. Старый. От него несет лошадьми.
— Лошади неплохо пахнут, — заметила Нофрет.
— Старыми лошадьми. Дряхлыми, пропотевшими лошадьми. Которых не купали ни разу с тех пор, как впервые запрягли.
— Но все же лучше, чем какой-нибудь жрец с руками, перемазанными жертвенной кровью. Или, — добавила Нофрет, — царь.
Это было сказано зря. Царевна, которая все время балансировала на грани между ребенком и царицей, сразу обратилась в царицу.
— Царь — это царь и Бог. И он всегда чистый.
— Но его дела грязны… — Нофрет заставила себя замолчать. Ее хозяйка была египтянкой, и египтянкой царственной, и никогда не понимала и не поймет, какое глубокое отвращение испытывает Нофрет. Это она и ее родня давали понять ясно. Анхесенпаатон боялась лишь того, что ее слишком рано сделают женщиной, но вовсе не проклятия богов.
У Нофрет внутри снова все заныло. Выругавшись про себя, она сказала:
— Ты не выйдешь за него замуж, пока жив царь — можешь не сомневаться. Твой отец никогда такого не допустит, даже если бы ты и захотела. Но Хоремхебу об этом знать необязательно. Он сильный, у него есть солдаты, он может защитить тебя от любого, кто вздумает угрожать тебе. Разве ради этого не стоит потерпеть небольшое неудобство?