Огненный столб
Шрифт:
Она помолчала, глядя на платье, которое пнула служанка, покачала головой и с огромным удовольствием сказала, очень печально:
— Какая жалость, это уже испорчено. Придется оттирать пемзой, но будь осторожна: оно самое тонкое из всех, просто дымка. Если повредишь, вряд ли хозяйка будет довольна.
«Месть сладка», — думала она, спеша по зову своей госпожи. У служанки даже не хватило соображения заметить, что Нофрет не имела права приказывать ей. Она подчинилась слепо, как все рабы, с обиженным видом, но и не подумав отказаться.
Вот в чем
Царица вышла из зала приемов в заднюю комнату, где могла отдохнуть, отложить тяжелые скипетр и корону, чего-нибудь попить или поесть. Но скипетр был no-прежнему у нее в руках, корона на голове. Она ходила взад и вперед с беспокойством, не свойственным ей прежде.
Как только Нофрет вошла, ее госпожа резко повернулась, испугав служанок.
— Вон! — закричала она. — Убирайтесь вон!
Потрясенные, они мгновенно повиновались. Царица никогда не повышала на них голоса — никогда, насколько могла припомнить Нофрет, вообще не говорила громко. Мать отлично выучила ее говорить мягко, ласково и с царственной сдержанностью.
Она обратилась к Нофрет более мягко, но резкая нотка еще звучала в ее голосе:
— Моего отца нигде не могут найти.
— Ты знаешь, где он.
— Нет. Я знаю, где он по твоему мнению.
— Так пошли за ним кого-нибудь, — сказала Нофрет. И в лучшие времена у нее было не много терпения, а сейчас момент был явно не из лучших.
Анхесенпаатон выронила скипетр на столик. Скипетр звякнул, покатился, но не упал. Она ничего не заметила, схватила Нофрет за плечи и тряхнула. Нофрет почти упала на нее. Лицо царицы было очень взволнованным.
— Как я могу послать кого-нибудь туда? Люди же узнают!
— Что узнают? Что он сумасшедший? Это всему миру известно, и уже много лет.
— Нет! — закричала царица. — Что он ходит — туда. И делает — это.
— Ладно, — нетерпеливо произнесла Нофрет. — Я знаю, что царь годится только греть свой зад на троне, но он действительно отлично мелет муку для хлеба. Справляется с дневной работой за полдня, с утра и до полудня.
— Ох, — сказала царица, как будто ее ударили прямо в сердце. — Но это еще хуже! Я же не могу сказать вельможам Двух Царств, что их господин не может почтить их своим присутствием, потому что он пошел… Пошел…
— Тогда лучше соврать. Скажи, что он в глубоком трансе, полностью во власти своего Бога. В сущности, это правда. Несколько странный способ молиться, но это и есть молитва.
Царица снова заметалась, как львица, у которой отняли детеныша. Нофрет с изумлением поняла, что для ее госпожи отец был больше ребенком, нежели мужчиной. Она любила, прощала, даже боготворила его. Но никто, даже собственные дочери, никогда не видел в нем мужчину — такого, как другие мужчины.
Анхесенпаатон металась и что-то бормотала, очень быстро, так, что Нофрет не могла разобрать.
— Да. Да, я должна притвориться. Если кто-нибудь узнает — ох, если это правда, какой позор для нас! Это недостойно царя.
—
— На голове у них парики, и духи капают прямо с лица… — Царица даже не улыбнулась. Нофрет подозревала; что, если бы не подведенные глаза, она бы уже заливалась слезами.
— Послушай, — сказала она резко, — послушай меня. К полудню он вернется, примет ванну и станет вполне царственным владыкой. Отложи решение дела до тех пор. Разве ты не можешь почувствовать себя плохо? В конце концов, сегодня так жарко, а ты недавно болела. Ты можешь возжелать отдыха и прохлады, возможно, даже купания в пруду с лотосами.
— Ладно, я сделаю так, как велит мне долг царицы, хотя я ненавижу ложь. — Она перестала метаться и рассеянно огляделась. Нофрет вложила ей в руку скипетр. Царица уставилась на него, потом на Нофрет. — Как бы мне хотелось тоже сбежать! Я бы работала на полях у реки, меня окружала бы прохладная зелень, а сверху светило солнце…
— Но ты не можешь, — закончила Нофрет ее мысль, — потому что царица не вправе делать такого. И царь тоже не должен.
— Царь делает то, что положено царю. — Она повторила это, как заученный урок, потом выпрямилась, как ее учили, и отправилась лгать прямо в глаза придворным Двух Царств.
Что именно сказала Анхесенпаатон царю по поводу его выходки, Нофрет не знала. Когда он вернулся, как бывало каждый день, его дочь-жена приняла самое холодное и царственное обличье, сидя на троне рядом с ним и не произнеся ничего, не предписанного придворным ритуалом. В эту ночь она отправилась к нему в спальню, чего не делала уже очень давно, и вышла не позже, чем взошла убывающая луна. Вернувшись, она долго молчала, и на ее лице Нофрет не прочла ничего.
Она уже почти решилась выспросить ее, не думая о последствиях, когда царица заговорила:
— Ты сказала правду. Отец молится Атону по его велению. Он сказал… — Ей было трудно заставить себя произнести эти слова, но в конце концов удалось. — Он сказал, что должен заниматься этим. Потому что Бог больше не хочет говорить не только с ним, но и ни с кем из вельмож. Отец надеется, что Бог захочет говорить с самым ничтожным из людей.
— Очень… Необычно, — заметила Нофрет, — для богов этой страны. Разве они не дают царям все, а цари уже дают остальным то, что пожелают?
— Боги поступают именно так, — согласилась Анхесенпаатон. — Но отец говорит, что Атон, наверное, не такой. — Она бросилась в постель, не заботясь о том, чтобы выглядеть изящной или царственной. Теперь царская дочь была самой собой: уже не ребенком, но еще и не женщиной, длинноногим и глазастым подростком. Под глазами залегли темные тени, в глазах мерцала темнота.
— Нофрет, — сказала она со спокойствием человека, до мозга костей охваченного страхом, — мне кажется, отец больше не думает так, как другие люди. Ни мгновения.