Огненный столб
Шрифт:
Одежда уже ждала его, чистая и починенная. Он оделся и сразу же изменился: стал и меньше, и больше похож на чужестранца. Широкие плечи и узкие бедра были уже не так заметны, но черты лица, резкие, словно у сокола пустыни, еще более обострились. Иоханан колебался, как будто хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. У Нофрет тоже не было слов. Она с радостью избавилась от Сети. А этот мужчина, чужестранец, друг ее детства, никогда не прикасался к ней так, как мужчина прикасается к женщине и никогда не осмелился на такую вольность…
Кроме
Нофрет отшатнулась первой. Он взглянул на нее, глаза его были темны и мягки.
— У тебя есть любовник?
У нее перехватило дыхание.
— Как ты смеешь…
— Я рад. Я так боялся за тебя, что ты одинока — ты ведь такая гордая.
— Но у тебя же есть жена. — Она не знала и не чувствовала это, просто хотела уязвить его.
Удар не попал в цель.
— Нет. У меня нет ни жены, ни любовницы.
— Не может быть. Ты же взрослый мужчина. Каждый мужчина женится, чтобы иметь сыновей.
— В Синае нет никого, — сказал он, — кто бы заставил петь мое сердце.
Нофрет сверкнула глазами.
— При чем здесь это? Жена — это удобство. Она печет тебе хлеб, ткет тебе одежду, даст тебе сыновей. Что еще нужно мужчине?
— Думаю, ничего, — сказал Иоханан и провел кончиком пальца по ее губам. Губы у нее были горячими, а его палец прохладным. — Пусть бог хранит тебя.
Он ушел, прежде чем Нофрет сдвинулась с места. До утра она не стала разыскивать его. Когда же ее посланец нашел дом, где он останавливался, Иоханан уже давно шагал по дороге в Фивы.
Нофрет не понимала, почему так сердится. Она любила его не больше, чем Сети. Меньше. Сети был ее любовником. Иоханан всегда был только другом, а теперь не был даже им. Он посторонний, человек из дикого племени, и больше никто.
Насколько было известно в Египте, война в Азии сопровождалась сплошным успехом, чередой побед, и царь сметал своих противников, куда бы ни шел. Война в Египте не могла быть другой, и его царь в любом случае не мог потерпеть неудачу. Ведь он был богом и не совершал промахов.
Но к царице приходили иные известия, из которых Нофрет, дочь воина, могла уловить правду. Царь не завоевал ничего, кроме возможности вернуться со своими войсками назад более или менее целыми и невредимыми. Страна Хатти поднялась против него и нанесла удар со всей силой, на какую была способна.
Еще хуже и обидней было то, что Суппилулиума даже не пошел сам разбираться с совместными силами Египта и Ашура, слишком занятый делами, гораздо более важными для его империи, далеко на диком севере. Он послал против врагов две армии. Одна быстро отогнала силы Ашура за Евфрат,
Это было большим позором и настоящим поражением, о чем за пределами собственных покоев царицы не говорилось ни слова. Писцы сделали записи о победе. Народ приветствовал войска радостными криками, бросал им под ноги цветы и воспевал их триумф на улицах каждого города.
Это была ложь, но красивая. Казалось, сам царь поверил в нее. Он въехал в Мемфис на золотой колеснице, сияя золотыми доспехами, словно залитый солнечным светом. Тутанхамон еще немного вырос, раздался в плечах и был теперь уже совсем мужчиной.
Его царица ожидала его там же, где стояла при расставании, — во дворе у ворот, под золотым балдахином, окруженная придворными дамами. Она нарядилась с огромным усердием, чего Нофрет за ней прежде не знала. Ее платье было безупречной чистоты и тщательно уложено в складочки. Украшения она выбрала самые лучшие, словно доспехи из золота и лазурита. Краски на лице были наложены совершеннее некуда. Парик, увенчанный короной в форме змеи, спускался до плеч, все косички на нем были такими же ровными, как складки на платье.
Анхесенамон была прекрасна, как изображение богини, и так же неподвижна. Она сидела на позолоченном троне; маленькая нубийка обмахивала ее опахалом из перьев страуса, потому что даже в тени воздух был тяжел от жары.
По приветственным крикам толпы, становившимся все громче, все слышали, как приближается царь.
Наконец стали различимы стук колес и топот ног шагающего войска. Двор с лесом колонн сохранял мертвое спокойствие за высокими стенами, люди в нем были так же неподвижны, как и царица.
Царь ворвался, словно лев в стадо газелей. Служанки с визгом разбежались. Он остановил своих коней, заставив их подняться перед царицей на дыбы, соскочил с колесницы и бросился к ней, раскинув руки для объятия. Она рванулась к нему навстречу, забыв трон, скипетр и царственное достоинство, и когда он подхватил ее на руки, ее безупречное платье было безнадежно измято. Оба смеялись, она сквозь слезы, все было прощено и забыто — осталась только радость снова видеть друг друга.
У царя появилось несколько мелких ран: царапина от стрелы, след от скользнувшего меча. Царица уделила им массу внимания. Она собственными руками вымыла его, переодела в легкую одежду и повела в зал, где все было готово для пира. Супруги шли рука об руку, как ходили до ссоры, и очень медленно. Если бы не царские обязанности, они бы пренебрегли пиром и прямиком отправились в спальню. Но такой роскоши царю и царице не дано.