Огненный всадник

Голденков Михаил Анатольевич

— Ничего, я их голодом уморю, — цедил сквозь зубы Хованский.

Но, кажется, Хованский стал морить голодом собственных ратников. Московиты вскоре сами пожалели, что пожгли город. Провиант пришлось добывать со всей округи. А тут новая напасть — на фуражистов нападал партизанский отряд повстанцев под предводительством некоего Коржа из соседнего городка Городзея. Отряд Коржа, похоже, контролировал все дороги между Несвижем, Миром и Городзеей.

Ну, а защитники Несвижского замка пока что не унывали. Провианта у них хватало, хотя еду было приказано строго экономить: кто знает, может, придется взаперти провести всю зиму.

Глава 17 Бульбус в осаде

Потянулись долгие дни унылой осады замка, прерываемые частыми обстрелами и редкими атаками на замок. Иногда защитники

совершали вылазки на фланги неприятеля. Михал было захандрил, часто думая и о Кмитиче, и о Вилли Дрозде, и о судьбе «Огненного» или «Литовского всадника», купленного у Дрозда в Венеции… Степан Злотник и Хлома-да стали друзьями Михала, скрасив князю эти унылые дни осады и оторванность от остального мира.

В иных обстоятельствах Степан и Хломада, эти два крепких деревенских парня с огрубевшими от столярного дела руками навряд ли могли подружиться с князем, но сейчас война сблизила двух неторопливых молодых мужчин с представителем славнейшего рода в Европе. Михал привязался к своим пушкарям, с которыми в былое время лишь здоровался да задавал короткие вопросы. Теперь же, узнав, что Хломаде исполняется тридцать лет, Михал даже закатил маленький праздник в честь дня рождения лучшего пушкаря Несвижского замка. Он выставил на стол пять бутылок венгерского токая — самого любимого и дорогого вина Радзивиллов — бутыль наливки и крамбамбули, а на десерт велел подать знаменитые радзивилловские груши в меду и вишню в масле. Все трое мирно сидели, ведя неторопливую беседу — смуглый кареглазый Хломада и голубоглазый, с выгоревшими на солнце соломенными волосами Степан. Михал так полюбил своих новых друзей, что решил поведать им семейную тайну про призрак Барбары Радзивилл, жены польско-литовского короля Жигимонта Вазы.

— Они были чудесной парой, — рассказывал Михал под треск огня в камине, при завешенных шторах и больших темных тенях на стенах, отбрасываемых свечами в серебряных подсвечниках, — стройный брюнет польский королевич и очаровательная литвинская кареглазая блондинка, воплощение славянской красоты. В декабре 1550 года сейм после долгих споров короновал Барбару в Краковском соборе. Через год, в марте, ее признала и королева-мать, до сих пор не желавшая впускать литвинку в польские королевские хоромы. Увы, Барбара к этому моменту из цветущей красавицы уже превратилась в больную женщину, покрытую язвами. «К другой короне меня небесный король зовет. Просите, чтобы этот земной скипетр он на пальму небесную заменил, а милого моего мужа после смерти моей в отчаянии и горе приласкал», — говорила Барбара во время коронации. Радзивиллы были уверены, что болезнь королевы — дело рук королевы Боны Сфорца.

— Они и Витовта нашего отравили, когда он собирался короноваться, — имел дерзость Хломада перебить рассказчика, — ляхи также не желали нашего Витовта на корону Великого княжества Литовского, как и вашу родственницу не хотели впускать в Варшаву.

— Верно, — не обиделся Михал за комментарий, — но Ви-товт был уже стар, за восемьдесят годов ему было, и поэтому сложно сказать, отравили ли его или же он сам умер. Думаю, что сам. Но то, что польские шляхтичи строили козни и не хотели короля литвинского иметь — факт.

— Все равно он пусть и старым был, подозрительно быстро и не вовремя умер, — стоял на своем Хломада, и Михал посмотрел на именинника уважительно: тот был хорошо образован и знал историю литвинских князей, не в пример другим простолюдинам.

— Ну, а в деле с Барбарой, — продолжал юный князь полушепотом, — все подозрения пали на аптекаря Монти, который, поговаривали, знал толк в ядах. 8 мая 1551 года мучения королевы Барбары закончились. Сигизмунд Август две недели провел у ее гроба, молясь и плача. Радзивиллы хотели, чтобы ее похоронили рядом с другими королевами в Вавельском соборе, но король был непреклонен: «Не пристало ее и мертвую оставлять там, где эти люди были неблагодарны к ней живой». Согласно последней воле Барбары, ее тело похоронили в родной Вильне, в городе, где и сейчас в Кафедральном соборе и в костеле Святой Анны вам обязательно покажут знаменитую икону — Матку Боску Остро-брамску, чей лик был писан с красавицы Барбары.

— Эх, как там, в столице, дела-то? — вздохнул Степан.

— Бог покарал Бону Сфорца за ее коварство, — продолжал Михал, — она не захотела признать

любимой жены своего сына, не желала допустить на польский трон русскую литвинку из Радзивиллов, но и Сигизмунд Август остался бездетным. На нем и прервалась династия Ягеллонов. А после смерти жены Жигимонт, как называют короля у нас в Литве, был безутешен. Он забросил все дела и был готов пойти на все, лишь бы еще раз увидеть любимую Барбару. Так в его дворце появились алхимики Твардовский и Мнишек. Они пообещали королю устроить встречу с возлюбленной при помощи зеркал, на одном из которых была выгравирована в полный рост фигура Барбары в белом одеянии. Однако короля строго предупредили: ни в коем случае не прикасаться к призраку. «Может, ваша королевская милость позволит привязать себя к подлокотникам кресла?» — предусмотрительно спросил Твардовский, но король отрицательно покачал головой. К сожалению, Твардовский его послушал. И вот мистическая сессия началась. В полутемном зале воцарилась тишина, прерванная затем странным мелодичным звоном. Из зеркала вышла Барбара, первая красавица Вильны и всей Литвы, вышла такой, каковой ее увидал Сигизмунд в Вильне, когда знакомился с будущей женой. «Моя Басенька!» — вскрикнул король и бросился к видению. Раздался хлопок, как от разрыва гранаты, по залу распространился гнилой запах, а призрак, мгновенно почернев, с громким стоном растворился в воздухе. Возмущенные поведением короля Твардовский и Мнишек объяснили, что дух Барбары не может теперь вернуться, а навсегда поселится в замке.

— Плохи оказались шутки с дьяволом, — криво усмехнулся Хломада, — моя родня знавала этого Твардовского. Знаете, как он кончил? Твардовский рассказывал кому-то, что продал душу дьяволу с одним условием — если умрет в Риме. Твардовский смеялся, говоря, что никогда не собирается ехать в Италию, но все вновь были в шоке, узнав, что смерть застигла алхимика в тот момент, когда он находился в корчме «Рим».

— Я тоже об этом слышал, — сделал большие глаза Михал.

— Ладно, — улыбнулся Степан Злотник, решив разрядить обстановку, — давайте выпьем за нашего именинника, чтобы он никогда не связывался с дьяволом, которого все равно не проведешь!

Они засмеялись, чокнулись и пригубили хрустальные бокалы. Разговор перешел на тему войны с Московией.

— Виноваты в войне поляки, польские жиды и Хмельницкий, — говорил раскрасневшийся Степан, уже порядком хмельной, — это из-за жидовских ростовщиков Польши, обдиравших русинских крестьян и помещиков, праведно взбунтовался Хмельницкий, а мы предали русских братьев наших, стали помогать полякам их разбивать. Поляки же сейчас нам вообще никак не помогают. Смысл Люблинской унии тогда в чем?

— Нет, виновата лишь Московия и мы сами, — качал головой Хломада, — там все время зуб на нас имели, а мы вместо того, чтобы быть начеку, погрязли в интригах. Они захватили Новгород, Псков. Если бы не антимосковская коалиция в Ливонскую войну, то захватили бы и Ливонский Орден, и Курляндию. Война Руси с Польшей — это лишь повод царю нас захватить. Война случилась бы в любом случае. Посмотрите, почему московский царь не с Польшей воюет, а с нами? Я же к Московии никаких претензий не имею, почему же они имеют к нам претензии? — грустно рассуждал Хломада, поглядывая на мерцающее в камине пламя. — Хотя одна претензия у меня есть. Я вот карту рассматривал столетней давности. Московия, надо заметить, уже далеко на запад продвинулась от своих изначальных границ. У Вязьмы ее границы были, не далее. Но мало, что наши Брянск и Курск завоевали, так царь еще западней идет! А я ведь даже не знаю людей, в которых стреляю из пушки. Мы друг другу ничего не сделали дурного.

— Увы! — восклицал Михал. — Это и есть главная несправедливость всех войн! Сражаться должны лишь те, кто хочет воевать. Я так считаю! Поэтому уважаю тех королей, которые не за спинами своих солдат сидят, а сами ведут в бой свое воинство!

— Но какую цель преследует московский царь? — не унимался Хломада, делая глоток из хрустального бокала.

— Думаю, царь хочет завоевать все русские земли, — отвечал Михал, — ведь завоевали же Новгородскую республику и ликвидировали Псковскую. Иван Жахливый на полном серье-зе предъявлял права на Курляндию, хотел и литвинским королем стать. Если бы не разбили его, то, наверное, и на нас бы пошел. Сейчас же их цель — уничтожить нас либо подчинить.