Огневица
Шрифт:
— Осерчаю. Бери нето, инако выкину в Свирку, — и уж замахнулся, а она руку его остановила и взяла.
Долго разглядывала, бусины перебирала… Потом приладила на пояс, а миг спустя уже прятала в суму инбирь. Затянула шнурком и улыбнулась совсем весело.
— А что там еще у тебя?
— Вон как. Порадовал, вижу? Ладно, покажу, токмо уговор — не смеяться! — и грозно так посмотрел на девушку, а она засмеялась.
С того Некрас впал в мысли дурные, парнячьи, и хотел вот сей миг требовать оплаты. Той самой, что обещала Нельга за инбирь. Чудом пересилил себя и снова полез в суму. Достал ….свистульку.
Нельга глаза широко распахнула, дышать перестала. И ведь было с чего! Нарядная маленькая глиняная птичка, с раскинутыми крыльями, а по ним тонкая резьба. До того кружевно, до того красиво, что глаз не отвести!
— Это мне? — голосок тихий, тряский.
— А кому? Не себе же я брал детячью пищалку. Ты погоди руки-то тянуть, слушай, как поет, — и засвистел.
Полилась по бережку трель соловьиная, звонкая. Словно не свистулька пищала, а птица пела. Нельгины глаза вовсе огромными сделались, брови высоко поднялись.
— Держи уж. И не смотри так жалостно! Я словно дитя обижаю, — сунул в руки Нельге свистульку.
Сам принялся разглядывать девушку, а она взгляд его почуяла, взглянула ему в глаза, и замерла. Сей миг для Некраса померкла явь: птиц не слышал, Свирки не видел, солнца закатного не замечал. Только вот зеленые омуты глаз Нельги. Так бы и кинулся, но себе запретил.
Встала перед глазами та Нельга, которую он пытался взять в срубе. И кожа ее гладкая, и грудь высокая, шелковая. И та трепетливая жилка, что билась на шее… За малый миг Некрас тьму раз проклял себя за дурость свою прежнюю и напор ненужный. И как не понял, как не догадался — нельзя с ней так. Теперь сторожится его, всякий раз отступает на шаг, когда он рядом встает. Вон ведь как — обидел один раз, а расплачиваться многажды.
— Что смотришь? Нравлюсь? — злился на себя, а выговаривал ей.
— Не смотрю я вовсе. С чего взял? — отвернулась, глиняную птичку сунула в суму.
— А то я не вижу. Ладно уж, разгляди хорошенько. Авось вразумишься и поймешь, что я лучше Тишки твоего снулого.
Ждал от нее слов гневливых, а она удивила. Подсела ближе и смотрела! Долго, со вниманием, ничего не упустила. На миг показалось Некрасу, что она руку потянула потрогать его лицо, но раздумала.
Квит сам чуть не полыхнул румянцем. Одно сдержало — узнает батька, что он краснеть перед девкой вздумал, так домой лучше не возвращаться. Со свету сживет, смехом в землю сырую вгонит.
— Нельга, взглядом-то изжаришь.
Она тотчас и отвела взор. Квит себя обругал дернем, но не унялся.
— Во как! Тебе значит можно глядеть, а мне нет? Теперь мое время. Сиди смирно, а я смотреть стану.
Двинулся к ней, и лицом к лицу уселся. Увидел гладкую кожу — без единого пятнышка, без единой засеченки — глаза ясные, светлую прядь волос, что у виска закручивалась. Любовался до пьяной одури.
— Некрас, теперь уж ты не спали меня… Что там смотреть? Некрасивая я… — и сказала так твердо, будто знала, что так оно и есть.
— Ты? Нельга, вот верно ты сказала прежде — боги разумом тебя обделили, — проговорил с трудом. — Никого краше не встречал. Уразумей, медовая, краса девичья не в белом лике, не в круглых щеках. В ином. Ты бы видела себя, глупая. Как идешь, как голову несешь, как смотришь опасно, как улыбаешься… Чай не один я к тебе прилип. Что, не так?
— Некрас, ты не говори слов таких. У тебя обряд в скором времени, а ты вздумал такое. И подарки твои…не к месту. Пойми ты.
— Не будет обряда, медовая. Цветава не невеста мне, а я не жених. Танок-то не ее ныне.
Нельга заволновалась, вскочила с поваленной березки. Глаза круглые, напуганные. За ней Некрас поднялся.
— Что, бежать собралась? Ты погоди, не разочлась еще со мной.
— Не пойму я… Ты не из-за меня ли с Новиками расплевался*?
— А если из-за тебя, тогда как?
— Тогда дурень ты, вот и весь мой сказ!
— Да ну-у-у-у! И кто тебе сказал, что ты людей-то разбирать можешь? Кто дурень, кто умник. Что ты знаешь-то, медовая? Уши у тебя забиты! Говорю тебе — ты мне надобна, никто другой, — снова ругал себя, снова не то говорил и не так.
Кто ж девке такие слова кидает? А вот нате вам, само выскакивает. Нельге врать трудно, то Некрас уж уразумел.
— У тебя забиты! Сколь раз еще повторить? Не люблю тебя… — сказала и загрустила.
— Не, не так говорила. Слова твои помню, железом каленым по сердцу прошлись. Ты говорила, что не меня любишь, а вон как перевернулось. Теперь не любишь меня, но и другого тоже… Нельга, из-за него рыдала?
Она выпрямилась, сверкнула зелеными очами, голосом построжела.
— Слезы мои не твоя печаль. С чего взял, что люб мне?
— Я через тебя весь разум растеряю! То ты скулишь щенём, то княжной новоградской смотришься. Ты кто такая, каких кровей, медовая? Говори сей миг! — ругался, сердился Некрас, но и любовался ею.
— А ты кто таков, а? То сильничаешь, то голубишь! То стращаешь, то подарки носишь! — теперь и Нельга взвилась.
Так и стояли друг напротив друга, ярились, жглись взглядами.
— Нельга, все равно ведь перегляжу тебя. Нравишься… Так бы и любовался, — улыбнулся нежданно.
А она в ответ! И засмеялись оба. Со стороны глянуть — разума-то нет. То ругаются, то хохочут.
— Дурной ты, Некрас, заполошный.
— А я и не таюсь. Какой есть, весь перед тобой, — руки раскинул, мол, смотри сама.
Она и задумалась, правда молчала недолго:
— Верно, какой есть. Врать не врешь, не скрываешься, другим не притворяешься, — вздохнула, словно в воду собралась прыгнуть и опять заговорила. — Ты цену свою назвал за инбирь, Некрас. Разочтемся нето.
Слово ее прозвучало тихо в вечерней роще, но Некрасу почудилось, что гром грянул. Сама? Целовать решилась? Подобрался, кулаки сжал, но с места не двинулся. Только глаза сверкнули опасно и жарко.