Огневой вал наступления
Шрифт:
В конце декабря из столицы гоминьдановского Китая прибыла в Харбин правительственная делегация, в ее составе и новый мэр города. Мы передали ему гражданскую [314] власть в Харбине. 1 января 1946 года был подписан официальный «Акт передачи гражданской власти в гор. Харбине командованием Красной Армии представителю национального правительства Китая» на русском и китайском языках. А несколько дней спустя бывший городской голова Чжан Тинго, встретив меня случайно, сказал:
— Ну вот, господин генерал, цены на рынке подпрыгнули вверх ух как! Я купец и промышленник, я должен радоваться, если цены растут. Но я старый харбинец, Константин Петрович, и, хотя отставлен от дел, все-таки думаю о согражданах. Я скорблю, когда цены растут.
— А что произошло, господин Чжан?
— А ничего особенного. Мы вошли в орбиту Центрального китайского правительства,
Так закончилось мое знакомство со «свободным рынком».
Теперь — о знакомстве с харбинскими... тюрьмами.
Как только мы вступили в Харбин, немедленно были освобождены из шести его тюрем политические заключенные, в их числе и китайские коммунисты, и гоминьдановцы, и члены других партий, профсоюзов, религиозных объединений, запрещенных в свое время японскими оккупантами. Коммунисты (их осталось только 19 человек) восстановили городскую партийную организацию, пошли на заводы и фабрики, чтобы наладить связь с рабочим классом. Некоторое время обе группы — китайских коммунистов и гоминьдановцев — работали в городе без видимых инцидентов. Однако в ночь на 10 октября ко мне в комендатуру пришел китайский товарищ и сообщил, что местная полиция арестовала десятерых коммунистов. Я уже имел информацию от нашей патрульной службы об активности гоминьдановский полиции в китайской части Харбина — Фудзедяне.
На следующий день полицмейстер Тун Ли, как обычно, проинформировал меня о делах его ведомства. Но об этом деле — ни слова. Спрашиваю: что ночью произошло в Фудзедяне, близ Северного базара? Он начинает думать и будто наконец вспоминает: ах, да, господин комендант, мы арестовали опасного японского шпиона! Тогда я спросил, на каком основании он произвел ночные аресты таких-то и таких-то жителей Харбина. Он стал клясться и божиться, что этих людей не знает, не слышал, не видел.
Собрались мы втроем — комбриг Головко, политработник Золотаревский и я, обговорили дело, решили внезапно проверить [315] тюрьмы. Взяли переводчика, двух автоматчиков, пошли. С тех пор прошло почти сорок лет, но то, что увидел, и по сей день стоит перед глазами. Сырое, темное, вонючее подземелье. Громадная четырехугольная яма, глубиной метра три, в ее полу бетонированные ямы-колодцы. Фонарик выхватывает из тьмы изможденные желтые лица, на них слой грязи, не поймешь, мужчина или женщина. Они прикованы к бетонным столбам или кольцам — кто руками, кто туловищем, кто шеей. Другие просто связаны железной цепью в полусогнутом виде. Третьи подвешены на стенных кольцах. Нечистоты не убирались, начальник тюрьмы и надзиратели привычно шлепали по вонючей жиже. Я всегда был сильный и здоровый человек, никакими нервными расстройствами не страдал. Но тут мне стало дурно. Через силу, сдерживаясь, спросил начальника тюрьмы:
— Что же вы делаете? Они ведь люди.
— Нет! — сказал он. — Они не люди и хуже собак. Их надо всех уничтожить. А мне не позволяют.
За моей спиной справа стоял курсант-автоматчик. Я почувствовал, как он шагнул вперед, встал вровень и сказал:
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите?
Больше он ничего не сказал, но начальник тюрьмы сжался и влип в стену. И сразу же из всевластного рабовладельца обратился в трепещущего раба.
— Отставить! — приказал я курсанту, и мы вышли из тюрьмы.
В других тюрьмах отыскали некоторых из арестованных китайских коммунистов. Собрал я в комендатуре руководителей городской управы, пришел и полицмейстер. Я спросил: кто из вас и когда посещал тюрьмы? Кто имеет представление о том, как содержатся заключенные? Общее молчание было мне ответом. Пришлось продолжить нелицеприятный разговор. Назначили комиссию, проверили тюрьмы, создали там человеческие условия для заключенных. Рассказываю коротко, а длилось это долго. Уже другой полицмейстер, более лояльный и понимающий, что человек всегда остается человеком, провел в жизнь намеченные меры. А бывшего полицмейстера Тун Ли выслали из Маньчжурии на юг, в Центральный Китай. Много лет спустя из старых документов я узнал, что он, состоя в официальном ранге полицмейстера города Харбина, имел еще и нелегальную должность руководителя террористической гоминьдановский группы, орудовавшей в районе пристани. А я-то в свое время, еще в ноябре — начале декабря, гадал: [316] как диверсанты могли узнать расписание моего рабочего дня, место жительства и прочие подробности. Уполномоченный армейского Особого отдела предупреждал меня: есть сведения,
— Товарищ генерал, укройтесь! Хунхузы!
Откуда-то сверху, с соседних крыш, выстрелили. Часовой, а за ним и выбежавшие во двор бойцы обстреляли, затем обшарили эти крыши, но тоже никого не нашли.
А три дня спустя, шагах в 20–30 от дома, нашу автомашину вновь обстреляли. И тоже поздно ночью. Вот я и думаю теперь: может, это господин Тун Ли устраивал мне фокусы по знакомству? Но это только предположение. А что был он главарем группы террористов — факт.
В начале 1946 года крупная конная банда хунхузов объявилась южней Харбина, в ней было до 1000 сабель. Наши коммуникации оказались под угрозой, несколько красноармейцев-связистов, исправлявших повреждения телефонных линий, были зверски убиты хунхузами. Моторизованный отряд из состава 59-й дивизии — батальон стрелков и артиллерийская батарея догнали банду близ Пинфанга, окружили и уничтожили. Бой произошел как раз на поле, за которым за обвалившейся железной, переплетенной колючей проволокой оградой торчали какие-то полуразрушенные, взорванные и сожженные строения казарменного типа. И до этого случая и после мне довелось проезжать через район Пинфанга, но вид отдаленного, уже заметенного снегом пепелища никаких ассоциаций не вызывал. Сейчас я смотрел бы на него иначе.
Помню, еще в Ханьдаохэцзы, при капитуляции 5-й японской армии, кто-то из товарищей сказал мне, что среди пленных есть медик, специалист по бактериологической войне — тиф, холера и так далее; что где-то близ Харбина есть у них бактериологический центр. Разговор этот я вспомнил в 1946 году, когда у нас в Хабаровске судили японских военных преступников и следствие выяснило сущность и назначение отряда № 731, когда были преданы широкой огласке зверские опыты этого отряда и его руководителей, [317] умертвлявших под Пинфангом тысячи людей на так называемом испытательном полигоне. Часть преступников в белых медицинских халатах была изловлена, судима и получила должное возмездие. Но главарям удалось скрыться. Прошло почти сорок лет, однако это преступление против человечества и человечности продолжает приковывать к себе внимание мировой общественности. Становятся известными все новые подробности.
Выяснилось, что начальник отряда генерал-лейтенант Широ Исии пропал безвестно в августе сорок пятого только для общественного мнения. А в действительности его увезли в Соединенные Штаты Америки, где в лабораториях, занимающихся теми же делами, он и его помощники подробнейшим образом изложили результаты своих изуверских опытов. Ближайший соратник Широ Исии генерал-майор Масаи Китанори после войны стал президентом фармацевтической фирмы и, доживши до 90 лет, получал две пенсии — одну от фирмы, другую от правительства — «за военные заслуги».
Конкретные «заслуги» Широ, Китанори и других членов отряда № 731 заключались в следующем. В начале 30-х годов, вскоре после оккупации Маньчжурии, эти «специалисты» стали создавать близ Пинфанга центр по изучению методов бактериологической войны. На полигоне и в лабораториях проводились массовые опыты умерщвления людей.
Прикручивали испытуемых к бетонным столбам. Возле их ног ставили канистры. Внутри канистр возбудители тифа, холеры, чумы, снаружи пакеты с взрывчаткой. Канистры взрывали и наблюдали издали, с секундомерами и блокнотами в руках, как скоро вырвавшиеся из канистр бациллы умертвят людей.
Беременных женщин заражали разными болезнями, чтобы проверить, как это сказывается на потомстве.
Оперировали человека, не нуждающегося в операции. Без наркоза вырезали какой-либо орган. Вводили обезьянью или лошадиную кровь. Смотрели, как умирает, и записывали, фотографировали, брали пробы. Замораживали живого человека, чтобы проверить предел выносливости. Заставляли пить зараженную воду и так далее, и тому подобное.
Первые партии людей стали поступать в лагерь в 1939 году. За шесть лет садисты, как показало расследование, проведенное властями Китайской Народной Республики, уничтожили более девяти тысяч человек. Точное число жертв определить трудно, поскольку, как и немецкие фашисты, японцы сжигали трупы в печах. [318]