Огни святого Эльма
Шрифт:
Я был счастлив и очень привязался к ней. Анриетта Грэйс стала для меня идолом, божеством любви и счастья. Я не представлял себе жизни без нее. Она была моей мечтой, моим дыханием, моей радостью и печалью. Я был так предан ей, что был готов убить любого ее обидчика. И когда она уезжала на бал или званый вечер, меня мучила ревность, я хмурый и злой ходил по двору, сжимал кулаки и до крови кусал губы. Но, когда она возвращалась под утро, веселая воздушная, слегка пьяная от удовольствия мимолетных взглядов и объятий, танцев и шампанского и отдавалась мне, говоря на ухо нежнейшие слова, я готов был простить ей все.
Она рассказывала мне о политике и искусстве, благодаря ей, я много узнал. Анриетта была со мной очень откровенна. Мне казалось, что она поведала
Но однажды я узнал, что она выходит замуж. Это был богатый аристократ, ровесник моей любовницы, но еще горячий, высокий плотный полноватый и сильный мужчина, ценитель дорогого вина, породистых лошадей и женской красоты. Я столкнулся с ним во дворе, когда он уходил от нее. Ее жених в костюме наездника довольно улыбался, потирал руки и насвистывал, меня он даже не заметил.
— Ханс, дорогой, нам было хорошо вместе, но это не может продолжаться более, тебе надо уйти. Генри проницательный человек, мы не сможем скрываться от него, он сделал мне предложение, — сказала Анриетта однажды в постели, отдыхая после любовной игры, тоном, не терпящим возражений.
— Нет, ты не можешь так поступить! — закричал я, приходя в ярость.
— Отчего же не могу? Не за тебя же мне выходить замуж! Ты забыл кто ты, сопливый мальчишка, которого насиловали в притоне, нищий сын шлюхи! Я просто выбрала тебя для игр, узнав твою историю. Ты много себе позволяешь! Убирайся из моего дома! — и она дала мне пощечину.
Эти слова были для меня как удар плетью по обнаженному сердцу. Ведь я думал, что я не пустое место для этой женщины, и она по-своему любит меня.
У меня потемнело в глазах от злости, я, не помня себя, схватил тяжелый бронзовый подсвечник, стоявший на прикроватной тумбочке, и со всей силы стукнул ее по голове. По белому шелковому постельному белью расползалось огромное красное пятно. Анриетта лежала на постели мертвая, с проломленном черепом, а я продолжал, обезумев, наносить новые и новые удары по ее обнаженному телу. Наконец, я опомнился, собрал вещи, взял бывшие при ней драгоценности, перемахнул через забор и бросился бежать.
Я убежал из города, скитался по лесам и деревням, меня мучила совесть и тоска. Наконец, я набрел на монастырь иезуитов и остался там, исступленно каялся в грехах, занимался самобичеванием, понял, что плотские страсти несут страшное зло. Я был очень ревностным монахом и возненавидел всякий порок, скверну и грех, прочитал множество духовных книг и мог стать прекрасным проповедником. Соблюдал строжайшие посты, не произносил лишнего слова и говорил лишь о духовных предметах. Я оказался способным к наукам, изучил священную историю и богословие. По воле случая сам архиепископ побеседовал со мной и нашел мои знания прекрасными. Я готовился принять священный сан. Мне казалось, что я стал сильным человеком, нашел свое призвание в жизни, и встретил в лице монахов людей, которые уважают меня и принимают, несмотря на происхождение и прошлое. Я всегда был очень энергичным и хотел использовать все свои силы, многого добиться пусть на духовном поприще, раз так сложилась жизнь.
На этом корабле я плыл проповедовать в Индию. Но радость и успокоение очень редко посещали меня, мне было так же плохо и одиноко на душе, как тогда, когда убежав из притона, я скитался по городу. Я никогда не чувствовал близости Господа. Эти грубые люди, которые непонятно за что ненавидят меня, в чем-то правы, многим не остается ничего, кроме как предаваться плотским утехам. Вы тоже, наверно, считаете меня сумасшедшим фанатиком, но ведь, как бы я ни был грешен, я тоже человек. Мне также хочется любви, понимания и человеческого тепла. Я всегда был этого лишен. Почему люди так жестоки и издеваются над всеми, кто на них не похож? — Ханс закрыл лицо руками и разрыдался как ребенок.
Отец Олег тяжело вздохнул.
— Я думаю, Господь не отвергнет вас и ваши труды. Вы должны поверить в милосердие Бога и простить себя и ваших обидчиков. И тогда вы почувствуете, что Всевышний существует и любит вас, ведь поверить в существование Господа гораздо проще, чем в то, что он неравнодушен к нам, к нашей жизни и страданиям.
— Не знаю, все так сложно. Я в своих проповедях говорил о Божьих карах, о страшном суде, о грехах и о сатане, но забывал о милосердии Господа. Я думал, что ненависть этих людей — наказание за мои грехи и меня никто никогда не будет любить, но это не ослабляло моей ревности. Этот страшный корабль как раз то место, куда Бог поместил меня за мои пороки.
— А вы никогда не думали, что ваши грехи это во многом следствие ваших несчастий и Господь давно принял ваше покаяние? Но вы сами не смогли простить, и в этом то и причина вашей душевной боли? — вздохнул отец Олег. — Да, действительно, принять все, что происходит в мире, без попустительства злу, конечно, — тяжелейший подвиг, это бесконечно сложно, и за это будет великая награда от Господа. Только таким образом можно обрести гармонию с миром, с собой и с Богом. В молодости я сам много сомневался, в какой-то момент я осознал чудовищный масштаб несправедливости, жестокости, разврата и зла на земле. То, что все это Всевышний допускает для нашего блага, казалось мне абсурдом. Но со временем я понял, зло наказывается, а добро награждается, в том числе и в земной жизни, и когда-нибудь наступит вечность без слез и страданий. И тогда раскроется подлинное величие человеческой души, ее совершенство, ее великие способности и блистательная красота.
— Хотелось бы, чтобы было так, — с грустью произнес Ханс. — Меня иногда неприятно думать о грубой чувственной человеческой плоти, которую можно унизить и заставить страдать. Религия говорит, что в загробной жизни наши тела станут более совершенными. Но даже мне, монаху, вечность представляется чем-то далеким как огни уплывающего лайнера на горизонте. Здесь на Летучем Голландце смерть порой казалась нам благом. Да и что есть смерть? Это полное прекращение бытия отдельной личности, безжалостный неотвратимый конец всему или переход в иную лучшую жизнь? Помните слова царя Соломона «крепка как смерть любовь»? Смерть величайшая страшная и чем-то прекрасная тайна. Только она примиряет человека с жизнью, перед лицом кончины все становится подлинным, обретает истинную ценность и смысл. Уверен, вам знакома эта цитата из Библии: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем». Завтра! Если люди знают, что умрут сегодня, они говорят не о пищи и питии. Мы привыкли жить, думая, что мы бессмертны, а правильнее было бы каждый день проживать как последний. Это было бы нравственно и достойно.
Но возможно ли такое? Наше подсознание отказывается верить в грядущее прекращение нашего бытия и это, мне кажется, подтверждает бессмертие души. Попробуйте представить себе, что ваше тело лежит перед плачущими родственниками, а поток сознания, бесконечный ряд образов, представлений, желаний и чувств, бывший вашим личным достоянием, исчез. И вас как загадочной прекрасной трогательной мыслящей страдающей сущности больше не существует. Это можно теоретически предположить, но не более того.
Но вернемся от теории к практике, сколько я не призывал покаяться матросов, все было бесполезно, — продолжал Ханс. — Но если бы проклятие было снято, я мог бы стать сельским священником. Редко-редко среди боли и отчаяния мне рисовались светлые картины, что наше путешествие по морю прекратилось. И я служу где-нибудь в деревне в горах, в маленькой церкви, прихожане любят меня, и мы вместе пьем вино по праздникам. Я прогоняю эти греховные фантазии, католическим священникам нельзя иметь семью, однако мне часто представляется нежное личико молоденькой экономки, которая помогала бы мне по дому. Но этого никогда не будет.