Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
Вода была чистая и теплая. У самого берега блестели ракушки, рыскали мелкие рыбешки.
Разглаживая рукой волосы, жадно вдыхая морской воздух, Киров вошел в воду, крикнув Крыловым:
– Потом покупаемся? Хорошая вода. Ах и вода!
– И обернулся к шоферу: - Идем, Тигран!
– Дела у меня, Сергей Мироныч, мне никак нельзя.
– Потом все вместе займемся хозяйством. Пошли!
– Я догоню вас, вы идите.
– Тогда жди сигнала. Приходи за дичью!
– Киров крикнул Крыловым: - Я пойду берегом, вы идите в обход!
Фома Матвеевич достал из машины
– Это к обеду. Ты возьми и закопай бутылки на дно, в песок, там будут как в леднике.
– Да я прямо в воду положу!
– Ты меня слушайся, старого пьяницу. Я всегда на охоте так делаю. И, похлопав Тиграна по плечу, захватив пустую сумку, багермейстер побежал вслед за братом.
– Вот я и остался один!
– сказал Тигран.
Он положил бутылки на брезент и сел, скрестив ноги.
Ибрагим подошел и прилег рядом.
– Что - с девками приехали?
– спросил Тигран.
– С девками, - уставившись в одну точку, глухо ответил Ибрагим.
– А кто там еще, кроме хозяина? Тоже из Азнефти?
– Нет, чужой, какой-то рыжий... Карлом зовет его, колбасник какой-то. Нового друга нашел. Только и развозишь их по ночам.
– Раньше вас здесь никогда не видели, - сказал Тигран.
– А мы всегда дальше Килязей едем. Туда, кроме нас, никто не ездит. А меня даже подальше отсылает. В позапрошлый раз выдумал, говорит: "Езжай в Хачмас (до Хачмаса, сам знаешь, восемьдесят верст!), яблок привези". В тот раз и в Дербент погнал - узнать, не поспел ли виноград.
Вид у Ибрагима был болезненный, усталый и безразличный. Ему было лет сорок, но выглядел он много старше. Кое-что Тигран знал из его жизни большая семья, больные дети, но о главном горе и не догадывался.
– Почему такой бледный? Ты что, больной?
– спросил Тигран.
– Если правду сказать, Тигран, замерз я в машине. Ночь была холодная, а сам я видишь как легко одет. Хорошо бы чего-нибудь сейчас выпить!.. Покушать бы хорошо!.. Они все, что привезли с собой, в палатку забрали. А я все в машине. Я все молчу. Молчу, потому что нигде нет другой работы, Тигран.
Тигран подержал в руке бутылку с аракой и решительно протянул руку:
– Давай пробочник!
– Нет, не надо, Тигран.
– Ибрагим отстранил его руку.
– Давай, давай! Сергей Мироныч не такой человек.
Он вытащил из машины корзину, отрезал чурека, сыру, достал огурцов и, налив рюмку араки, все это поставил перед Ибрагимом.
С жадностью Ибрагим выпил и стал есть хлеб с сыром.
"Как голоден человек!" У Тиграна такая злость поднялась против главного геолога, спящего сейчас в палатке, что он выругался по его адресу; потом, вскочив, нервно заходил около машины и, думая о том, чем бы помочь Ибрагиму в его беде, решил, что обо всем расскажет Сергею Миронычу. И, подумав, что, конечно, Сергей Мироныч не оставит человека в беде, велит Ибрагима перевести на машину к хорошему начальнику, он успокоился сам, успокоил и шофера, предложив ему еще хлеба и сыру.
– Надо веточек набрать... Разобрать вещи... Раков наловить... Настругать шомполы... Бутылки закопать... Пойти за дичью и потрошить ее. Вот, Ибрагим, сколько у меня хлопот!
– Хорошо тебе, Тигран, у Кирова. Ты у него что сын родной. Еще в прошлом году бегал с беспризорниками, а теперь ты вон какой, вон у кого работаешь.
– А с нового года я и учиться пойду, Ибрагим, - похвастался Тигран. Сергей Мироныч посылает. У меня и учитель есть, в рабфак готовит. Буду знаешь кем? Архитектором! Дома буду строить, такие красивые и большие, какие никогда и никто не строил.
Где-то раздался выстрел.
Тигран вскочил.
– Слышишь? Сергей Мироныч начал!
Раздался второй и третий выстрел.
Из палатки, натягивая на себя рубаху, вышел Балабек Ахундов грузный, широколицый, в пенсне. Вслед за ним в купальных костюмах выбежали две молодые женщины и, схватившись за руки, запрокинув головы, побежали к морю.
Из палатки вышел Карл Гюнтер. В руках у него была гитара и салфетка. Помахав салфеткой, он крикнул:
– Шофер, наберите инжира!
3
Родина Тиграна - Нагорный Карабах. Деревушка его ютилась в горах, меж самых причудливых скал. Домишки здесь были приземистые и маленькие, слепленные из кизячных кирпичей, конюшнями и дворами для овец служили простые пещеры, а там, внизу, среди стремительных и яростных потоков, низвергавшихся с горных вершин и широко разливавшихся весной, лежали пашни, виноградники, тутовые сады, и вся долина была покрыта благоухающими цветами.
Народ в этих местах жил крепкий, здоровый, храбрый, и столетние старцы, подобные юношам, совсем не были редкостью. Здешние ковры, шелка и шелковые платки, а также гончарные изделия, вина и арака пользовались большой славой в окрестных городах, а порою эта слава доходила и до купцов Баку и Тифлиса.
Матери Тигран лишился, когда ему было два года. Отец его, Вартазар, имел пещеру - гончарную, в которой пропадал целыми днями, работая в будни и в праздники. На подрастающего сына он обращал мало внимания, и тот рос одиноко и вольно среди гор и пропадал с пастухами на эйлагах... Как-то в зимнюю пору Вартазар повез свои изделия в город, и на обледенелой тропе его неподкованный осел поскользнулся. Вартазар схватил осла за хвост, чтобы удержать его (горные жители в таких случаях всегда так и поступали со своими четвероногими друзьями), но и осла с грузом он не удержал, и сам не удержался, и оба скатились в глухую пропасть...
Тигран остался сиротой. Его приютил у себя священник Тер-Погос, служитель древней армянской церкви, высеченной в скале искусными мастерами в первые годы христианства. У Тер-Погоса мальчик прожил год, выучился грамоте, а в девять лет его взял к себе в приказчики в Баку бакалейщик, знакомый священника. Так началась новая жизнь Тиграна в городе, в шуме и гвалте на Зеленом базаре, и продолжалась она немногим больше года - до войны с Германией, когда бакалейщик ушел в солдаты.
Тигран стал беспризорником. Чем только он не занимался, чтобы заработать себе на кусок хлеба!..