Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
– Хорошая водка тутовка, - со знанием дела сказал Махмудов и протянул свою рюмку.
– Зря пугает товарищ багермейстер!
– Нет, водку не буду пить. Жарко!
– и Киров отодвинул от себя рюмку.
– Да, очень жаль, - сказал Фома Матвеевич и, налив и себе тутовки, направился в погребок за бутылкой столового красного вина.
У него была страсть закапывать вина в землю, как это делали некоторые из его соседей, а потом при гостях выносить и ставить на стол бутылку с комками прилипшей земли.
Выпили за Фому Матвеевича, отведали ухи.
Киров наклонился к багермейстеру:
–
Багермейстер озадаченно посмотрел на Кирова:
– Вроде и должна быть. В свое время вокруг бухты много шуму было. А может, все это только разговоры...
– Он махнул рукой.
– Бог их знает!
– А как ты думаешь... нефтепромышленники были дураками?
– Нет, дураками они не были.
– Могли они тратить миллионы, если бы не были уверены в богатствах бухты? Вот о бухте впервые я услышал только третьего дня. Это, видимо, старая история?
– Очень старая.
– Один тартальщик, по имени Зейнал, показал мне огни в бухте и рассказал всю бухтинскую историю. Многого он сам не знает, но это человек с чутьем и смелыми взглядами на жизнь. Огни в бухте и рассказ его о болотах бухты очень меня заинтересовали. И тому, что ты говоришь о "разговорах", я не совсем верю, потому что ты сам им не веришь.
– Потому и Богомолова ищешь?
– Потому.
– Тогда выпьем!
– За что?
– За твою удачу.
– Вот за это я выпью с удовольствием. Кафар, выпьем за бухту!..
– Как уха? Как вино?
– спрашивал Крылов, не переставая угощать гостей.
– И вино хорошее, и уха достойна всяческих похвал, - отвечал Киров.
– Сам рыбу ловлю. Охотник, рыбак и садовод. Эти три занятия люблю больше всего на свете.
– А море?
– Про море забывать стал...
Шесть лет назад, в войну, буксиры землечерпательного каравана общества "Сормово" были уведены на север, и землесос, которым командовал Фома Матвеевич, стал в ряд с другими к "пристани погибших кораблей". Не столько с горя, сколько от безделья багермейстер запил. Но вскоре на него и горе обрушилось: заболела и умерла жена, потом двух сыновей взяли на войну, и они погибли где-то у Карпат... Жил человек полвека, работал изо дня в день, имел хорошую, дружную семью и вдруг в один год всех лишился. Погоревал Фома Крылов и задумал заново начать жизнь. Чувствовал он по своему железному организму, что проживет самое малое еще полсотни лет. Женился на двадцатидвухлетней Ирине, родилась у них дочь - Дельфина. Решив остаток жизни, или, как он говорил, вторую жизнь, прожить для себя и своего удовольствия, багермейстер весь ушел в заботы о доме, занялся рыбной ловлей и охотой, к чему имел пристрастие еще с малых лет. Кое-какие деньги он выручал от продажи рыбы и дичи; всегда имел на обед уху и вино и в конечном счете был доволен этой второй жизнью, а порою даже считал себя счастливейшим из людей - ни от кого не был зависим и жил в своем райском саду, как царек.
Когда со стола было все убрано и хозяйка с дочерью ушла ставить самовар, Киров, расположившись с Махмудовым на траве, закурил трубку. Вскоре к ним подсел и Крылов.
– А что, Фома Матвеич, если вновь вернуться на землесос? Вновь зажить старой жизнью?
– спросил Киров.
– Вот если возьмемся за бухту, тогда твой корабль нам будет очень нужен.
Багермейстер внимательно выслушал Кирова, горячо одобрил его начинание по засыпке болот "новой площади", а также остальной части бухты - двадцатигектарного водного пространства внутри этих болот, именуемого Ковшом, - а насчет себя сказал:
– Привык я к этой второй жизни и на работу больше не пойду.
– Может, передумаете?
– спросил Махмудов.
– Нет, нет!
– замахал руками багермейстер.
Сергей Миронович стал говорить о той нужде в нефти, которую терпит страна. Не жалость к молодой республике он вызывал у багермейстера, а убеждал его в необходимых начинаниях по освоению новой богатой нефтяной площади. Он хорошо знал: пришли из Азнефти Крылову бумажку, чтобы он возвратился к своей прежней работе командира землесоса, Крылов мог и порвать эту бумажку, а живое человеческое слово могло - в этом он никогда не сомневался - делать чудеса.
Фома Матвеевич поглаживал усы и, слушая Кирова, все более и более хмурил лоб.
– До приезда к тебе я был в доках. Среди других кораблей на "кладбище" видел и два бухтинских землесоса. И твой землесос! Поржавел он без хозяина. Рабочие говорят, надо его ставить на капитальный ремонт. Было бы хорошо, Фома Матвеич, если бы ты сам пошел и посмотрел, что с землесосом, какой ремонт на нем нужен. Написал бы свое хозяйское мнение, зашел бы ко мне. Потом - где теперь команда землесоса? Надо собрать и привлечь всех к этому делу.
– Пропали все... Кой-кто матросами плавает, кто в войну сгинул, а один даже кабачок открыл.
– Не мне давать тебе советы. Подумай! Как лучше, так и делай. Чем нужно помочь - помогу, сам приду в док, ребята там очень хорошие. Я говорил им уже о первоочередном ремонте землесосов. Чей второй землесос?
– Кузьмича, приятеля моего... Боцманом плавает на шаланде.
– Пусть пока плавает, а ты возьмись за это дело. Ты - за землесосы, я - за Богомолова... Вот и все мои дела к тебе.
– Пойти и приглядеть, что там делается, - это я могу, это я сделаю. Ну, а работать?.. Пойти же - пойду. Хоть завтра.
– Вот-вот, завтра и пойди! А я отправлюсь на поиски Богомолова.
Сергей Миронович встал, и втроем они прошлись по двору.
– А работать мне незачем, - подумав, сказал багермейстер.
– Что мне теперь надо? Человеку надо самое малое, и я это имею. И не хочу, чтобы мной командовали, да и сам никакого желания не имею командовать другими. Так я волен, сам себе хозяин. Живу, не тужу. Натура уж у меня такая, вы не обижайтесь, товарищ Киров.
– Петрович этого не сказал бы! Всего один раз его видел; братья, а не похожи друг на друга. Он за дело революции жизни своей не жалел...
– Недавно получаю письмо и глазам своим не верю: от Петровича, товарищ Киров!..
– Не может быть!
– Да, да! Если это не чья-нибудь шутка, значит - жив братец и скоро приедет. А то после второго рейса в Астрахань с бензином - похоронили мы его. Жинка его даже за другого замуж вышла.
– А я имел другие сведения...
– Киров покачал головой.
– Или вернее никаких сведений о нем! Ну, я рад, очень рад!
– Он взволнованно пожал руку Фомы Матвеевича.