Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
На обед была рисовая каша с постным маслом и компот. Он съел кашу, свою порцию компота отдал дочери и принялся за пиво. Уже давно Лида и нянюшка ушли из-за стола, а он все сидел в дымном чаду, пил, и курил, и хмелел и от пива, и от папирос...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посреди улицы стояли дроги с машинными частями для буровых скважин. Мохнатые битюги-тяжеловозы со взмыленными боками, в соломенных широкополых "амазонках", отдыхали в просторной подворотне. Дрогали сидели тут же, в тени, на холодных каменных плитах и в ожидании, когда спадет полуденный зной, играли в орлянку.
Богомолов с дочерью обошли покинутые хозяевами дроги, пересекли наискосок набережную и пошли бульваром.
– Пахнет нефтью, - сказал Богомолов.
– Откуда здесь нефть?
– Какие-то машины на дрогах. Наверное, на бухту везут, - сказала Лида.
Бульвар был накален и пустынен, как и набережная. Под акацией, высунув голову в яркой тюбетейке, сидел мальчишка с белым ведерком. Увидев долгожданных прохожих, он крикнул: "Ширин су, соук су!"* И, словно испугавшись своего хриплого и неестественного голоса, скрылся за деревьями.
_______________
* "Сладкая вода, холодная вода!"
– Кругом ни единой души - такая жара.
– Очень даже хорошо. В толпе я теряюсь, а так, один, - город могу обойти. Помню все... Сейчас, Лидочка, мы проходим мимо стоянки парусников. Дальше пристань и купальни. Догадываюсь, что на крыше купальни ни одна красавица не загорает.
– У тебя такая память, папа!
Павел Николаевич остановился. Лида прошла вперед, обернулась. Отец, закинув назад голову и придерживая рукой панаму, устремил невидящие глаза в безоблачное дымчатое небо.
Лида, исподлобья наблюдавшая за отцовским лицом, видела, как оно, просветлевшее утром, опять становится мрачным, скованным.
Она нагнула ветку акации, потрясла ее. Потом провела по ветке зажатой между пальцами золотой десятирублевкой. Листья разлетелись во все стороны.
– Я ничего не вижу, - поникнув головой, безнадежным голосом сказал Богомолов и измятой панамой коснулся потного лба.
– Я посижу здесь, Лида. Ты иди одна на биржу. Просто хочу побыть один. Разменяй десятку и приходи. Я буду ждать тебя.
– Па-па!..
Она взяла отца под руку и почти насильно повела.
– Очень печет, Лида. Может, сыщешь тень?
– Солнце в зените, папа... В такую жару хорошо бы выехать из города. Жаль, что осталась последняя десятка.
– Она разжала ладонь, подкинула в руке золотой.
– Жаль, конечно...
Лето в этом году выдалось на редкость жаркое. Бывали дни, когда температура воздуха доходила до сорока градусов. Большинство жителей города еще в середине мая разъехалось по дачам - в Бузовны, Мардакяны, Шувеляны, в высокогорные местности, старейшие города Азербайджана Шемаху, Шушу, Гянджу. И улицы Баку, за исключением центра города Барятинской, Ольгинской и Торговой, были пустынны.
Барятинская, улица-водоворот, как всегда, была полна народу возбужденного, всех национальностей и возрастов.
У дверей магазинов стояли дроги, двухколесные арбы, молоканские фургоны - с хлопком, шерстью, сушеными фруктами, винными бочками, и над всей разгрузочной сутолокой звенел крик амбалов:
– Хабардар, хабардар, хабардар!*
_______________
* Х а б а р д а р - берегись.
Пели папиросники:
– "Египетские", "Солидные", "Цыганочка Аза". Гоп, мои сестрички, папиросы, спички!
Зазывали покупателей босоногие продавцы пирожков, воды, детских игрушек, сахарина "Фальдберга из Магдебурга"...
В пропотевших рубахах, с мешками денег, сновали по улице биржевики, преследуя прохожих:
– Покупаем десятку...
– Доллары...
– Фунты...
– Лиры турецкие...
– Туманы меняем на совбоны.
– Десятку покупаем!
– Совбоны покупаем на закавказские знаки!
Чем ближе к бирже, тем сильнее рокотала улица, нахальнее и навязчивее становились биржевые завсегдатаи. Подкупленные "зайцы" группами прочесывали улицу, сея тревожный слух:
– Десятка падает...
Павел Николаевич и Лида так и не попали в здание биржи: ловкий перс увел их в парадную соседнего дома. В парадной было много народу, шла купля и продажа драгоценностей.
Лида упорно торговалась с персом. Павел Николаевич жал дочери руку, просил:
– Ради бога, отдай ему десятку, уйдем из этого ада!
В углу парадной щеголеватый молодой человек торговал у насурьмленной старухи бриллиантовый кулон.
Старуха просила за кулон триста рублей золотом или же сорок миллиардов - вагон закавказских знаков. Щеголь качал головой, позвякивая в кармане десятками.
– Двести пятьдесят.
– Ну, право, что вам стоит, вы так богаты, - просила старуха, озираясь по сторонам.
Молодой человек рассеянно улыбался старухе, зная, что кулон будет куплен за двести пятьдесят.
Лида спросила у стоящей рядом армянки, какой последний курс десятки.
– Утром был миллиард сто, сейчас - не знаю. Кто знает последний курс десятки?
– закричала армянка.
Щеголь, исподлобья наблюдавший за Богомоловым и Лидой, резко вскинув голову, сказал:
– Миллиард шестьдесят миллионов, - и, остановив взгляд на Лиде, низко поклонился.
Лида смутилась, на поклон что-то пробурчала невнятное и, разжав пальцы, отдала персу влажную монету. Перс стал вытаскивать из мешка деньги - зеленые, синие, коричневые пачки, перевязанные бечевкой. Лида брала их и запихивала в карманы отцовской толстовки.
Они вышли из парадной. На Павла Николаевича налетели стремительные, постоянно куда-то спешившие, растерянные биржевики; они толкали его, да вдобавок сами же ругались. Тогда Лида повела отца серединой улицы. Дойдя до перекрестка, они повернули на Михайловскую, пошли медленнее по теневой стороне.