Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
Тигран рассеянно выслушал аробщика и сказал Кирову:
– Раненого везут из Шихово. В бане ему не смогли остановить кровь. Едут искать доктора. Ему очень плохо...
– Кто он? Рабочий?
Тигран опустил глаза.
– Старик говорит, что это тартальщик с Зубаловского промысла и звать его... Зейнал.
– Какой Зейнал? Наш Зейнал?
– Наш, Сергей Мироныч...
Бросив портфель на сиденье, Киров вылез из автомашины и подошел к арбе.
Женщина, забыв про обычай, откинула с лица чадру и в великом горе била себя по коленям. Девочка утихла, вытерла кулаком слезы и теперь с любопытством наблюдала за незнакомыми "высокими" людьми на "шайтан-арбе".
– Это жена и дочь? Как же мог передовой рабочий так рубиться?
Аробщик стоял, сложив на животе руки, смущенный сердитым видом этого русского человека, перед которым он словно был в ответе за случившееся несчастье. Он что-то начал спрашивать у плачущей женщины и объяснять Тиграну...
– Они говорят, Сергей Мироныч, что, как и всякий правоверный, Зейнал тоже мог участвовать в шахсей-вахсее, но так рубиться, нанести себе такую тяжелую рану было совсем не обязательно. Так рубятся фанатики, а Зейнал был только обычным правоверным. В этой истории есть что-то непонятное. Шихово никогда не видело столько народу, как сегодня.
Зейнал лежал на тюфяке. Голова его была укутана тряпьем, которое за дорогу сильно пропиталось кровью.
– Зейнал!
– Сергей Миронович тронул его за плечо.
Зейнал приоткрыл глаза, посмотрел на Кирова, но не узнал его.
– Да, он тяжело ранен...
Тигран и аробщик осторожно перенесли раненого в автомобиль.
– Рановато в рай задумал, Зейнал. Учиться тебя думал послать, а ты... Эх, Зейнал, Зейнал... И главное, в такой день, когда начинаем работы на бухте!
Киров в записной книжке набросал несколько строк, оторвал листок и передал Тиграну. Письмо было адресовано главному врачу больницы.
Автомашина, оставляя за собою глубокие борозды в песке, пошла в город.
Аробщик предложил Кирову доехать до бухты на его арбе.
– Саг ол, йолдаш*. Пешком пойду.
_______________
* Спасибо, товарищ.
Старик поклонился и погнал лошадь обратно в Шихово.
Ноги Кирова увязали в песке, как в расплавленном асфальте. Он шел, жмурясь от солнца. Рубаха липла к плечам. Он снял кепку, вытер лоб. "Такой передовой рабочий, а пошел рубиться! Сколько сегодня будет раненых? И за что, главное, прольют кровь? Обидно..."
2
Недалеко от Баиловской дороги было построено нечто вроде триумфальной арки, сооружена трибуна, разукрашенная зеленью, транспарантами и лозунгами. Вокруг толпился народ, дожидаясь приезда Кирова.
Он пришел на бухту по берегу моря, обливаясь потом от невыносимой жары. На последнем пригорке, откуда уже шел спуск прямо на бухтинские болота, он достал платок, чтобы вытереть мокрое лицо, и так, с платком в руке, остановился, потрясенный величественной картиной, открывшейся его глазам.
Там, внизу, на оживших болотах, сновали сотни арб, телег и грузовиков. Сверкали обнаженные, загорелые тела возчиков и грузчиков. По мосткам, сложенным из досок и змейкой расходящимся во все концы бухты, на тачках возили песок и камень. Сотни людей с лопатами и кирками в руках работали у самого берега по колено в воде. Мелькали разноцветные косынки девушек. Слышалась разноплеменная речь, песни...
Со "старой площади" рабочие прокладывали шпалы и рельсы будущей промысловой железной дороги. Голосисто кричала крохотная "кукушка", толкая небольшие вагонетки, груженные лесом. Шумно было у навесов, где плотники на скорую руку мастерили тачки и носилки, разбираемые строителями бухты.
Кричали папиросники, газетчики, ирисники, продавцы сладкой воды, винограда, халвы, чурека, пронюхавшие про первый субботник и начало работ на бухте и хлынувшие сюда из города.
Многие узнавали Кирова, многих он сам узнавал. Слышались шумные приветствия. Иногда он останавливался, чтобы пожать кому-нибудь руку, спросить о давно позабытом деле, пошутить. Иногда строители группами шли ему навстречу, останавливали его, завязывалась короткая беседа, чаще всего о будущем бухты.
С короткими деловыми сообщениями к нему подходили секретари партийных ячеек предприятий, которые прислали своих рабочих на субботник.
Вот, растолкав соседей, к Кирову пробился усатый азербайджанец в рваной шинели.
– Здравствуй, товарищ Киров!
Киров кивнул незнакомцу:
– Здравствуй!
– Ведь какая удивительная штука - жизнь человеческая! Ведь удивительная, товарищ Киров, вот скажи!
– По взволнованному лицу азербайджанца было видно, что ему хочется поговорить.
– Ты прав, жизнь - удивительно хорошая штука!
– улыбаясь, ответил Киров.
– Встречал я тебя, товарищ Киров, на субботниках в Астрахани, теперь - здесь встречаю! И опять на субботнике! Помнишь, как убирали улицы и казармы?
– Такие вещи не забываются. Астрахань нельзя забыть! Ты удивляешься, что в Астрахани встречались и здесь встречаемся. А чему удивляться? Старый, дряхлый мир нам много работы оставил. Этой работы и нашим детям хватит.
– Киров протянул руку соседу, взял у него лопату.
– Теперь лопата, брат, становится боевым оружием. С этой лопатой мы, бакинцы, создадим здесь, на пустыре, новую землю. Землю большевиков! Здорово будет? Подмигнув усачу, он обвел всех веселыми, не без лукавства глазами.
– Здорово!
– ответили в толпе.
– А ты удивляться! Мы такие промыслы построим, что господа Нобели лопнут от зависти. Мы такие дворцы, такие поселки построим на бакинских пустырях, что, возможно, сами удивимся своей силе и возможностям! Все в руках пролетариата! Ты кто - бакинец или приезжий?
Но усатого азербайджанца в рваной шинели толпа уже оттеснила назад.
– Кто бы ты ни был, - обернулся на ходу Киров в поисках усача, - но ты рабочий, и твой долг вложить свою долю труда в строительство бухты.