Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
– С кем это ты здоровалась там, в парадной?
– спросил он строго.
– Это Карл Гюнтер... Ты, должно быть, знаешь его. Он сын твоего Гюнтера. Немного поэт... Немного артист... Весною мы вместе снимались в "Байгуше", и с тех пор при встречах он всегда кланяется мне. Странный он такой...
– Странный?.. И что он делал в парадной?
– Он что-то покупал у старухи. Что-то очень ценное.
– Поэт! Артист! Снимается в паршивеньком фильме, что-то покупает у старухи в парадной, среди всякого жулья. Омерзительно! Это его вирши ты
– Его, папа.
– Бездарные стихи!
– Ну, не сердись. Я больше никогда не буду с ним здороваться.
Они повернули на Приморский бульвар и прежней дорогой направились домой...
С только что причалившего парохода по бульвару шли пассажиры, взвалив на себя сундуки, корзины, узлы, чайники, прокопченные солдатские котелки: это были беженцы из голодавшего Поволжья.
У Девичьей башни Павел Николаевич и Лида поравнялись с толпой мужиков, которые шли с тяжелой ношей, изнывали от непривычной бакинской жары, но с любопытством глазели на незнакомый город. Впереди в сильно помятой шинели шел бородач, глядя себе под ноги, обливаясь потом под тяжестью корзины.
Мужики, глядя на Девичью башню, шли и покачивали головами: "Ай да махина!"
– Батя, что за башня?
– спросил у бородача парень в оранжевой рубахе, с зеленым фанерным чемоданом за плечом, и пошел рядом с ним.
– Леший тебе батя, а башня - Девичья.
– Сколько камня нагорожено!
– вздохнул парень, высокий, плечистый, рыжеволосый.
– А ведь умно и крепко нагорожено. Тысячу лет стоит, и хоть бы что! прогудел бородач.
– Стоит!
– протянул парень.
– И среди моря вечно стояла.
Из толпы мужиков вышел другой парень, в такой же оранжевой рубахе, с таким же зеленым чемоданом, пошел по другую сторону от бородача.
– А почему она Девичья, башня-то?
– Долгая сказка, - отмахнулся бородач.
– А ты расскажи! Мы-то впервые в городе.
Лида ускорила шаги, чтобы не отстать от приезжих. Она видела, что и отец с интересом слушает их разговор.
Бородач переложил корзину с плеча на плечо.
– Поживете в Баку - все узнаете. А коротко сказка такая... Жил хан на этих землях, и была у хана дочь - первейшая красавица. Хан этот любил свою дочь, хотел сделать ее своей женой, но дочь противилась отцовской любви. Хан гневался и однажды чуть ее не убил. Тогда дочь взмолилась и сказала, что она согласится стать женой хана, но только при условии: хан должен ей построить башню среди моря, где бы она могла скрыться от людей. Хан нагнал рабов, и они в месяц сложили эту башню. А когда дочь привели на башню, она вон с самой верхотуры бросилась вниз и разбилась...
Тут бородач замешкался со своей корзиной и выругался.
– Сядем, Лидочка, - сказал Богомолов.
Они повернули к скамейкам.
Бородач перекинул корзину за плечо и вдруг, взглянув на Павла Николаевича и Лиду, наискосок идущих к скамейке, так и замер на месте.
Босоногие мужики расступились и прошли дальше. Рядом с бородачом остались только парни с зелеными чемоданами.
Бородач смахнул пот с лица, расплылся в улыбке и, еще не дойдя до скамейки, на которой сидели отец и дочь, проговорил:
– Павел Николаевич?! Вот не ждал!.. Здравствуйте, Павел Николаевич!
Богомолов вздрогнул от неожиданного приветствия, приподнялся со скамейки.
– Не узнали? Постарел, а?
– Бородач сбросил корзину на землю.
Богомолов смущенно и несмело протянул руку. Обыкновенно по голосу он безошибочно узнавал знакомых. А тут не мог припомнить этот голос...
Вышло так, как и предчувствовала Лида: рука отца и рука бородача разошлись во время рукопожатия. Отец отдернул свою руку, лоб его собрался в складки.
Он опустился на скамейку.
Незнакомец так и остался стоять с протянутой рукой...
– С вами несчастье, Павел Николаевич?
– с трудом проговорил он.
Инженер теребил в руках измятую панаму и молчал.
Незнакомец сел рядом с Богомоловым, положил руку ему на плечо.
– Да когда это случилось, как?.. Это я, Петрович, старый ваш прораб...
– Петрович?
– мрачное лицо Богомолова просветлело.
– Петрович? Значит, жив ты? Значит, ничего с тобой не случилось?
– Я, я, Павел Николаевич...
Они обнялись и прослезились. Вытирая слезы, Богомолов сказал:
– Лида! Ну что я тебе говорил? Говорил, что с Петровичем ничего не может случиться!
– Так это, значит, вы...
– Лида поздоровалась.
– Я вас долго искала. Справлялась у разных людей. И к вашему брату не раз заходила.
– Нет, не погиб, я крепко кован!..
– рассмеявшись, сказал Петрович.
– Вы папе очень нужны. Мы остались совсем одни...
Парни в оранжевых рубахах, с зелеными чемоданами в руках, еще некоторое время постояли под деревом и, ничего не понимая, ушли.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Белая от пыли автомашина мчалась по извилистой дороге, и орел в вышине неотступно и терпеливо преследовал этого никогда им не виданного быстроногого зверя.
Поле звенело от жары. Невысокая цепь холмов была подернута легкой дымкой. Пестрые крохотные птицы неподвижно сидели на телеграфных проводах, разинув клювы и задыхаясь. Стада овец бродили по иссохшим руслам когда-то быстрых горных рек, густо усеянных белыми, точно кости, камнями. Изредка попадались одинокие, спаленные солнцем деревья, затерянные в песках кустарники. Вокруг была пустыня - земля в зияющих трещинах...
В южных районах Азербайджана засуха погубила весь урожай хлебов. Киров три дня ездил по голодному и нищему краю. Деревни, в которых он побывал, были в трауре. Был траур по голодному году и траур по имаму Усейну, чья память отмечалась ежегодным шахсей-вахсеем. Спутников своих, партийных и хозяйственных работников республики, Киров разослал по глухим уездам, а сам сейчас торопился в город на первый субботник по засыпке Биби-Эйбатской бухты. Вместе с ним в машине ехал прокурор Мехти Теймуров.