Огни в долине
Шрифт:
Не понимая, почему он так волнуется, Майский медленно оборвал краешек конверта и вытащил сложенный вдвое лист плотной бумаги. Сразу посмотрел на конец письма. Там стояло: Лена. Ясно, письмо от Елены Мельниковой. Александр Васильевич сел поближе к лампе и начал читать. Видимо, Елена торопилась, писала размашисто, сокращая некоторые слова.
«Со времени твоего отъезда, — писала она после обычного приветствия, — на прииске Новом ничего не изменилось. Да и не могло измениться — слишком мало времени прошло. С Шестикрыловым работать легко. Ты ведь его знаешь, человек он веселый, остроумный, хорошо знающий дело, а когда надо — строгий, требовательный. Ты знал, Александр, кого оставить за себя…»
Дочитав до этого места, Майский почувствовал легкую досаду. Столько отдано сил и времени этому прииску. Строил его в невероятно трудных условиях, не на жизнь, а на смерть
Но следующая страничка письма показала, что он ошибся.
«…А рабочие о тебе жалеют. Я сама слышала немало добрых слов, сказанных от души. Не буду их повторять. Ты оставил хорошую память о себе, и мне это приятно. Я тоже жалею, что ты уехал. Мне тебя не хватает. Столько работали вместе, делили и радости, и огорчения и мечтали вместе. Пойми правильно, Александр, это не кокетство, не желание пустить слезу, пользуясь благовидным поводом, и не случай рассказать тебе то, что ты и сам знаешь. Ты многое сделал для меня, научил работать и верить в пользу дела, которому я, наверное, останусь верна всю жизнь. Ведь там, в Москве, после учебы мне делали разные заманчивые предложения, но всему я предпочла Урал, наш Новый. На Урале работал и погиб мой отец, на Урале я провела всю свою еще небольшую жизнь.
А вот теперь, когда ты уехал, я словно что-то потеряла и встревожилась. Скажи по совести, не найдется ли местечка и мне в Зареченске? Согласна на любую работу. На Новом жизнь идет размеренно, как хорошо отрегулированные часы. А у вас там, я слышала намечаются большие дела. Хотела бы стать участником этих дел. Напиши, возможно ли это. Ты знаешь, работы я не боюсь и еще раз говорю: согласна на любую.
И ниже коротенькая приписка:
«P. S. Семья Каргаполовых, Оля Дымова и многие, многие другие шлют тебе большой привет, желают успехов. Я к ним присоединяюсь».
Александр Васильевич достал папиросу, прикурил от лампы и прошелся по комнате. Случайно увидел себя в большом зеркале, повешенном в простенке между окнами, остановился. «Чего ты улыбаешься? Чего? И рожа глупая. Обрадовался, да? Да или нет? Говори, признавайся. Рад, рад и еще раз рад! Ну вот, так-то лучше. А тебе, между прочим, уже не двадцать лет. И даже не двадцать пять, к сожалению…» Майскому захотелось поделиться с кем-нибудь радостью. Но с кем? Не с Савелием же. Он не поймет и просто посмеется. «Аленка согласна приехать. Аленка согласна…» Александр Васильевич опять подсел поближе к лампе, перечитал письмо еще раз. В каждом слове он узнавал Елену: немножко гордую, строгую, порой резковатую, умеющую работать до полного изнеможения. Она всегда такая: ищет трудное дело и не любит тишины и покоя. Наверное, это у нее от отца, он передал ей свой беспокойный характер. Но Майский знал Елену и другой: восторженной, мечтательной. Правда, такой она бывала редко, словно нарочно прятала эти черты своего характера, словно стыдилась их. Найдется ли для нее местечко в Зареченске… Да, черт побери, как же ему не найтись, если от этого столько зависит. Вот хотя бы на «Золотой розе» у Петровского. Он же думал об этом чуть ли не с первого дня как приехал в Зареченск, только не знал, согласится ли она променять Новый на Зареченск. Снова быть вместе. Снова! Вместе! Кажется, пора в этом признаться хотя бы себе.
Им так не хватает друг друга. Они не говорили об этом, но разве в словах дело, и так все ясно. Он, Майский, не умеет ухаживать. Может быть, поэтому его неуклюжие попытки Елена каждый раз встречала смехом. Он злился, давал себе слово бросить безнадежные ухаживания. А потом решил поговорить с девушкой всерьез. Но разговор не состоялся. По его же совету Елена уехала учиться в Москву, чтобы из «геолога-любителя» стать профессионалом. Годы ее учебы отдалили их друг от друга. Сначала Мельникова часто писала, потом письма стали приходить реже, а потом переписка оборвалась. Майский считал, что после учебы Елена уедет куда-нибудь в Сибирь или на Кавказ, это в ее характере. А она вернулась на Урал, на тот же прииск Новый. Почему? Неужели из-за него? Встретились они сдержанно. Постепенно холодок исчез, о размолвке никто не вспоминал. Майский считал себя не вправе проявлять интерес к личной жизни Елены в Москве. Если бы она нашла нужным — сама бы рассказала. Они снова стали добрыми друзьями. И вот теперь Мельникова просится в Зареченск. Только ли ради интересной работы, или тут какое-то значение имеет и он? «Мне тебя не хватает». Не это ли? Только не увлекаться, правильно понять эти слова и не вкладывать в них желаемый смысл. Но сколько же можно так жить? Надо подумать и о себе, о своей личной
Вспомнилось, как много лет назад они работали на безымянной таежной речке. Вот тогда он узнал, на что способна Елена. Не разгибая спины с утра и до вечера они брали пробы, промывали песок, а потом долго сидели у костра и мечтали о будущем прииске, о городе, который появится на берегу этой речушки. Лена уже тогда нравилась ему, но все его попытки объясниться, правда немногочисленные, она отклоняла, словно боялась услышать его признание. Ведь тогда пришлось бы сказать и о своих чувствах. А ему так хотелось подхватить девушку на руки, прижать к себе и закружиться по лесной поляне, чтобы все вокруг слилось в один сплошной зеленый туман. Однажды он ей принес огромный букет цветущей черемухи. Лена вытерла запачканные глиной руки, улыбнулась растерянно и счастливо.
«Мне? — сказала она тогда. — Спасибо». — И спрятала загорелое лицо в белой пене цветов.
Александр Васильевич смотрел на письмо и вместо строчек видел ее, Аленку, даже явственно слышал ее голос. И вдруг рядом возникло другое лицо: наивные широко открытые глаза, в них доверие и радость, длинные пушистые ресницы, пухлый как у ребенка рот. Ксюша!.. Почему Ксюша решила ехать в Новый, а когда узнала, что Майский там не работает — переменила решение и приехала в Зареченск? Почему? Верно, он сам уговорил ее, чтобы заполучить помощницу для Оскара Миллера. А что если… да нет не может такого быть, не надо даже думать. А почему, собственно, не надо? Все мысли о Елене, а если она не питала и не питает к нему иных чувств, кроме чисто дружеских, товарищеских? Но ведь и у него нет к Ксюше иного чувства, кроме глубокой признательности. Э, черт возьми, такие вопросы решать не легче, чем самые сложные производственные. Там, по крайней мере, все ясно.
Сложив листок пополам, Александр Васильевич всунул его в конверт и убрал в полевую сумку. Сумка напомнила о других заботах.
Утром, свежевыбритый и бодрый, Майский пришел в контору прииска. Он всегда приходил немного раньше и за те несколько минут, пока остальные служащие еще не появлялись, успевал обдумать и составить план рабочего дня. Только какие-нибудь непредвиденные обстоятельства могли изменить намеченное.
Быстрым шагом директор подошел к своему кабинету, открыл дверь и остановился изумленный. За его столом сидел незнакомый человек лет сорока пяти, очень худой, с болезненным лицом. Прикрыв платком рот, он тяжело кашлял. Майский молча смотрел на него, не понимая, как этот человек оказался в кабинете и что ему, собственно, здесь надо. Он уже собирался задать далеко не любезный вопрос, но незнакомец прокашлялся, спрятал платок и вышел из-за стола.
— Извините меня, Александр Васильевич, за вторжение. Я ведь не ошибся, вы наш новый директор?
— Не ошиблись. Я — директор Майский.
— А я — Слепов, секретарь партийной ячейки на прииске. Конечно, мне следовало явиться раньше. Но, понимаете, болел. Сегодня первый раз за месяц вышел из дому. Понимаете, хворь какая-то привязалась, лежал как бревно.
— Это мне следовало навестить вас и вы меня должны извинить. Очень рад познакомиться. Нам работать рука об руку. Но встали вы, по-моему, напрасно. У вас такой вид, что краше в гроб кладут. Простите, я не то хотел сказать. Мне говорили, что вы больны, но так закрутился с делами, а потом сразу уехал в Златогорск с докладом о реконструкции прииска и вернулся только ночью.
— Вы на мой вид не обращайте внимания, Александр Васильевич, — спокойно проговорил Слепов. — Я и до болезни добрым молодцем не выглядел. Колчаковцы постарались. Ну, да это к нашему разговору не относится.
— Во-первых, прошу, садитесь. А во-вторых, давайте познакомимся ближе. И вам, и мне это пойдет на пользу. Я многого еще не знаю, а главное — людей. Вот вы мне и расскажите о них. Коммунистов на прииске много? Есть на кого опереться?
— К сожалению, немного. В основном рабочие. Среди технического персонала всего три человека. Вы ведь знаете, прииск наш так захирел, что люди стали уходить. Понять их можно, работа тяжелая, заработки маленькие. Если и дальше так будет, скоро никого не останется.
— Дальше так не будет, — возразил Майский. — Нельзя этого допустить. Наоборот, надо привлекать людей. Предстоит коренная перестройка всего прииска. Мы получим новые механизмы, обещали даже драгу. Хорошо бы провести открытое партийное собрание, созвать побольше народу и начистоту поговорить со старателями. Не знаю, как здесь у вас принято, а на Новом, где я работал, я привык советоваться с рабочими, выслушивать их мнение. Это всегда полезно для дела и для руководителя.
Слепов опять надсадно закашлялся, лицо его из желтого стало красным. Когда приступ кашля прошел, он медленно сказал: