Огонь и очаг
Шрифт:
– Ну, что это все значит?
– сказал Эдмондс.
– Она хочет разводиться, - сказал Лукас.
– Хорошо.
– Хорошо?
– сказал Эдмондс.
– Хорошо?
– Да. Сколько это будет мне стоить?
– Понятно, - сказал Эдмондс.
– Если платить должен ты, она развода не получит. Ну, на этот раз дело такое, что тебе никого облапошить не удастся. Ты, старик, не золотоискательную машину сейчас продаешь или покупаешь. И мул ей ни к чему.
– Я согласен разводиться, - сказал Лукас.
– Просто хочу знать, сколько это будет мне стоить. Почему вы не разведете нас, как Оскара с этой желтой девкой из Мемфиса, которую он привез прошлым летом? Да не просто развели, а еще сами отвезли ее в город
– Потому что они не очень крепко были женаты, - сказал Эдмондс.
– Она, видишь ли, бритву носила и рано или поздно полоснула бы его. А если бы сплоховала, промахнулась, Оскар оторвал бы ей голову. Он только этого случая и дожидался. Вот почему я развел. А ты не Оскар. Это другое дело. Послушайся меня, Лукас. Ты старше меня; не спорю. Может, у тебя и денег больше, чем у меня, - я лично в этом не сомневаюсь; и разума у тебя, может, больше, - а в этом ты не сомневаешься. Но так нельзя.
– Не мне говорите, - ответил Лукас.
– Ей скажите. Это не моя затея. Мне и так неплохо.
– Ну да. Конечно. Пока ты делаешь то, что хочешь - проводишь все время, не занятое сном и едой, на речке и заставляешь Джорджа Уилкинса таскать для тебя эту чертову... эту чертову...
– Тут он остановился и начал снова, стараясь говорить не только потише, но и поспокойнее, и сначала это ему даже удавалось: - Сколько я твердил тебе, что никакого клада тут нет. Что ты зря теряешь время. Но это полбеды. По мне, вы с Джорджем Уилкинсом можете бродить там, пока не свалитесь. А тетю Молли...
– Я мужчина, - сказал Лукас.
– Я тут хозяин. В моем доме я распоряжаюсь, все равно как вы, или ваш отец, или его отец - в вашем. Довольны вы тем, как я на своей земле работаю и сколько урожая снимаю? Так?
– Доволен?
– сказал Эдмондс.
– Доволен?
Но Лукас даже не прервал свою речь:
– И пока я это делаю, я буду распоряжаться свои ми делами - и был бы здесь папаша ваш, он первый бы вам сказал, что так и надо. А потом, мне скоро хлопок собирать, и тогда перестану искать каждую ночь. Буду искать только в субботу ночью и в воскресенье ночью.
– До сих пор он обращался как будто к потолку. А теперь посмотрел на Эдмондса.
– Но эти две ночи - мои. В эти две ночи мне ничью землю пахать не надо - пускай кто хочет называет ее своей.
– Что ж, - сказал Эдмондс.
– Две ночи в неделю. И начнется это с будущей недели - хлопок у тебя кое-где уже поспел.
– Он повернулся к старухе.
– Ну вот, тетя Молли, - сказал он.
– Две ночи в неделю, и одумается, даже Лукас твой скоро одумается...
– Я не прошу, чтобы две ночи в неделю искал, - сказала она. Она не пошевелилась и говорила монотонным речитативом, не глядя ни на того ни на другого.
– Я вообще ничего не прошу, пускай себе ищет. Теперь уже поздно. Он с собой не совладает. А я уйти хочу.
Эдмондс опять посмотрел на непроницаемое, невозмутимое лицо под широкой старинной шапкой.
– Хочешь, чтобы она ушла?
– сказал он.
– Так, что ли?
– Я буду хозяином в моем доме, - сказал Лукас. В его голосе не было упрямства. Было спокойствие: решимость. Взгляд его был так же тверд, как взгляд Эдмондса, но несравненно холоднее.
– Слушай, - сказал Эдмондс.
– Ты стареешь. Не так уж много тебе осталось. Минуту назад ты тут сказал про отца. Все так. Но когда настал его час, он отошел с миром.
– {Потому что ничего не держал...} Тьфу, он чуть не произнес это вслух. {Дьявол, дьявол, дьявол, подумал он... ничего не держал такого при жене-старухе, из-за чего пришлось бы сказать: Господи, прости мне это.} Чуть не сказал вслух; едва удержался.
– Близок час, когда и тебе захочется отойти с миром, - а когда он наступит, ты не знаешь.
– И вы тоже.
– Правильно, но мне сорок три года. Тебе - шестьдесят семь.
Они
– Ладно, - спокойно сказал он.
– Я тоже хочу отойти с миром. Я отдам машину. Подарю Джорджу Уилкинсу.
И тут зашевелилась старуха. Когда Эдмондс оглянулся, она пыталась встать с кресла, опираясь на одну руку, а другую вытянув вперед - не для того, чтобы отстранить Лукаса, а к нему, к Эдмондсу.
– Нет!
– крикнула она.
– Мистер Зак! Как вы не понимаете? Ладно, он опять ходить с ней будет, все равно как со своей, он еще Нат, моей младшенькой, последней моей, это проклятье передаст, - кто тронул то, что Богу обратно отдано, того он погубит! Нет, пускай у себя оставит! Потому и уйти хочу, чтобы у себя оставил и не думал Джорджу отдавать! Как вы не понимаете?
Эдмондс тоже вскочил, его стул с грохотом отлетел назад. Он свирепо смотрел на Лукаса, и его трясло.
– Так ты и меня решил надуть. Меня, - сказал он дрожащим голосом. Ладно. Никакого развода ты не получишь. И машину отдашь. Завтра чуть свет принесешь ее ко мне. Слыхал?
Он вернулся домой, вернее в конюшню. При свете луны белел раскрывшийся хлопок; не сегодня-завтра его надо собирать. Бог накажет. Он понял ее, понял, что она пыталась сказать. Если предположить почти невероятное: что где-то здесь, в пределах досягаемости для Лукаса, зарыта и забыта хотя бы тысяча долларов, и еще более невероятное: что Лукас ее найдет, - как это подействует на человека, пусть ему уже шестьдесят семь лет и на счету у него в Джефферсоне, насколько известно Эдмондсу, сумма втрое большая; хотя бы тысяча долларов, на которых нет пота, во всяком случае его пота? А на Джорджа, зятя, у которого и доллара нигде нет, и самому ему не исполнилось двадцати пяти, и жене восемнадцать, и весной она родит ребенка?
Принять у него лошадь было некому; Дану он не велел ждать. Он расседлал ее сам, потом стал чистить, наконец открыл ворота на выгон, снял уздечку, хлопнул по крупу, высветленному луной, и она унеслась вскачь, выкидывая курбеты, а когда обернулась на миг, все три ее чулка и лысина словно блеснули под луной. "Черт побери, - проворчал он.
– Как обидно, что я или Лукас Бичем не лошадь. Не мул".
Лукас не явился на другое утро с золотоискательной машиной. До девяти часов, когда Эдмондс уехал сам (это было воскресенье), он так и не пришел. Эдмондс уехал на автомобиле; он даже подумал завернуть к Лукасу по дороге. Но было воскресенье; он решил, что с мая и так портит себе кровь из-за Лукаса по шесть дней в неделю и, вероятнее всего, завтра с восходом солнца тревоги и хлопоты возобновятся, а поскольку Лукас сам объявил, что с той недели будет посвящать машине только субботу и воскресенье, он, видимо, счел, что эти два дня имеет право воздерживаться от нее самостоятельно. Поэтому Эдмондс проехал мимо. Отсутствовал он весь день - сперва был в церкви, в пяти милях от дома, потом еще на три мили дальше, на воскресном обеде у друзей, и там всю вторую половину дня рассматривал чужие хлопковые поля и присоединял свой голос к хору, поносившему правительство за то, что оно вмешивается в выращивание и продажу хлопка. Так что к воротам своим вернулся и снова вспомнил Лукаса, Молли и золотоискательную машину только вечером. В пустом доме, без него, Лукас машину бы не оставил, поэтому он сразу повернул и поехал к Лукасу. В доме было темно; он крикнул; никто не отозвался. Тогда он проехал еще четверть мили, до дома Джорджа и Нат, но и тут было темно, никто не отозвался на его голос. {Может быть, угомонились наконец, подумал он. Может быть, они в церкви. Все равно через двенадцать часов уже будет завтрашний день и новые неприятности с Лукасом, а пока будем считать так, по крайней мере, это что-то обычное, известное.}