Огонь на ветру
Шрифт:
Коленопреклонённый оруженосец указывал на стремена…
– Чекан отклони назад, чтобы бой приподнялся косо. Удары наноси согласно рисунку то сильнее, то легче, как в бубен бьют с песней в лад. Чекан, что добрый конь, сам побежит. – Бека выправил стержень в руках Михейки и вернулся на место выводить чеканом-канфарником в виде тупой иглы замысловатый узор из побегов и листьев.
Работа над книжным окладом подходила к концу. Верхняя крышка, прочеканенная с обеих сторон, с выравненным и изукрашенным полем переместилась уже к Липариту. В гнёзда-пустоты Липарит вставлял
Камни располагались венком вокруг фигуры в складчатом одеянии.
Медная пластина со схожей фигурой, обозначенной штрихами и точками, лежала перед Михейкой. Изо всех сил Михейка старался приноровить неподатливый стержень-расходник к плавным очертаниям рисунка. Расходник не слушался, соскакивал и срывал с пластины медные заусеницы.
– Молоток голос задает, чекан ему вторит. Изображение на оба голоса откликается, – проговорил Бека.
Михейка кивнул.
Долгое время работали молча. Чеканы дятлами долбили металл. В горне перешёптывались язычки низкого пламени. Пластины для мягкости нуждались в нагреве.
– Совесть мучает, что доброту изводишь на меня понапрасну. Всё равно я уйду, – сказал вдруг Михейка и отложил в сторону молоток.
– Куда уйдёшь?
– От тебя уйду. Ты и Липарит спасли мне жизнь. Я на добро злом отвечу – уйду.
– Не ко времени разговор затеян, – проговорил Бека, продолжая выводить узоры на поле пластины. Если есть что сказать, за вечерней трапезой скажешь.
– Всё сказал. Отплатить за добро мне нечем. Неоплатно оно. Так уйду.
Покосившись, Бека увидел, как побелело лицо мальчонки, словно отхлынула без остатка вся кровь.
– Хорошо, – сказал он спокойно. – Если надо тебе уйти, ты уйдёшь. Задерживать против воли никто не собирается. Однако ты говорил, что нет у тебя ни отца, ни матери. Куда ты направишься? Зачем?
– Ещё не разузнал – куда. Разузнаю – уйду, – прошептал Михейка чуть слышно.
– До той поры оставайся с нами. Наступит время уйти – как сына в странствие тебя снаряжу. И не с пустыми руками уйдёшь. Благородное мастерство уложишь в дорожную сумку. Такая ноша повсюду даст тебе независимость и почёт среди людей. Златоваятель вплавляет в металл красоту мироздания. Люди ценят нашу работу, изделия берегут, передают детям и внукам.
– Обработанный камень похож на сказку. Заключены в нём таинственность и мечта, – произнёс со своего места Липарит.
– Довольно, – оборвал Бека. – Слов сказано сегодня достаточно, пора обратиться к делу. Берись за чекан, Микаэл.
Михейка приставил расходник к пластине и застучал молотком. Но мысли неслись и кружились по другому пути. Их направление не совпадало с дорожкой, которую оставлял расходник. «Где Евся? В какой стороне Юрий Андреевич? Как подать о себе весть, крикнуть громко, чтобы эхо подхватило и понесло?»
В том, что его не бросят, Михейка не сомневался. Ищут, должны отыскать. В доме, куда доставил
Дважды в день, поутру и под вечер, прежде чем начиналась работа в златоваятельной мастерской и когда заканчивалась, Михейка отправлялся на торг, на улицы, в крепость. Где многолюдно, туда и ходил. Не встретит ли кого из своих? Не услышит ли хоть слово о князе Гиорги Русском, как называли здесь Юрия Андреевича? Никого не встречал. Нужного слова никто не произносил. Расспрашивать Михейка опасался. Ещё наведёшь ненароком на след. При одной этой мысли темнело в глазах. А всего только и нужно было узнать, в какой стороне Юрий Андреевич с Евсей. Михейка нашёл бы своих друзей – не было у него никого дороже и ближе. Все исходил бы дороги, все облазил бы горы, все реки бы переплыл.
Не мыслил Михейка и не гадал, что весть сама его сыщет.
Рабочий день подходил к концу, когда в дверях появился Арчил. Молодой воин был знаком с Липаритом. На соседних улицах семьи их жили.
– Не прогневайтесь, что зашёл лишь по делу, – сказал Арчил, останавливаясь на пороге. – Господин поэт Шота Руставели в скором ли времени собирался наведаться?
– Завтра, должно быть, явится створку законченную посмотреть, – удивлённо ответил Бека.
– Не подумай, господин Бека, что я с пустым разговором. Дело у меня к господину Шота.
– С делом или без дела, здесь всегда тебе рады. В любой день, когда только сможешь, обязательно приходи.
…Старый человек стоял вполоборота с протянутыми вперёд узкими, высохшими ладонями. Босые ступни маленьких ног едва касались земли, будто утратило тело весомость, сделалось легче схожего с рясой платья. Казалось, что старец способен приподняться над лугом, затканным невиданными цветами. Голова склонилась к плечу. Лицо в рамке из прядей волнистых волос и ниспадавшей на грудь бороды было задумчиво и печально.
«Если б не нимб над головой, как положено святому, то словно мой дед, – подумал Шота. – Таким я его запомнил, когда сам был мальчонкой. Бестелесным, мудрым и добрым. Помню, он высох от старости, но до последнего дня при нём оставались ясный разум и сила чувств».
Шота приподнял золотую пластину вместе с доской, покрытой чёрным бархатным лоскутом. Золото вспыхнуло на свету, камни брызнули красными лучиками. Фигура старца с протянутыми ладонями выступила из цветов и листвы плоского поля. Стали видны изгибы плаща, перекинутого через руку, плетение верёвки, опоясавшей стан. Черты лица высветились до последней морщины под припухшими веками, до резкой складки, пересёкшей открытый лоб.