Огонь на ветру
Шрифт:
– Мастер, ты сотворил чудо. – Как был, с пластиной в руках, Шота склонился перед Бека в глубоком поклоне. – Из золота ты изваял скульптуру, в мёртвый металл вдохнул жизнь. Фигура одухотворена и прекрасна. Цветочный орнамент фона зачаровывает, как звуки старинной флейты.
– Господин Шота излишне щедр на похвалу, – спокойно ответил Бека. Но все, кто находился в мастерской, поняли, что он доволен впечатлением, произведённым его работой, и огорчился, если бы вышло иначе.
– Разве щедрость заказчика в силах сравниться со щедростью мастера, отдающего людям свой талант? – возразил Шота и, не выпуская пластину
– Требуется немалое искусство, чтобы раскрыть красоту цветных камней, но не менее важно камни расположить должным образом, – проговорил Бека.
– Глядя на переплёт, легко убедиться в сказанном, – отозвался Шота. – Рубины расположены по сторонам от лица и рук. Красные блики, наподобие крови, окрашивают в цвет жизни холодный металл. Бело-розовый жемчуг бросает на фон загадочное мерцание. Минет немало лет, прежде чем я закончу свою поэму и герои, обречённые на скитания, разыщут друг друга. Только тогда придёт к завершению мысль о силе великого чувства – дружбы. Здесь уже всё закончено, ясно и совершенно. Мысль обрела своё воплощение, чувство перетекло в форму. Я доложу главе казначейства, а если будет дозволено, то царице цариц, что константинопольские мастера не превзойдут искусством тбилисских златоваятелей.
Шота положил доску с пластиной на стол. Он готов был уже распрощаться и покинуть златоваятельскую мастерскую, как вперёд вышел Арчил. Всё это время Арчил стоял в стороне.
– Прости, господин Шота, что осмеливаюсь задерживать. Но я узнал о том человеке, которого ты разыскивал ночью. И если его судьба тебя всё ещё тревожит…
– Говори скорее, Арчил!
– В ту ночь его вывели потайным ходом и увезли. Он содержится в крепости Верхняя, к востоку от Тмогви.
Липарит приметно вздрогнул.
– За что держат? – спросил Шота.
– Этого я не знаю и ничего более не могу сказать, не нарушив присягу, – твёрдо проговорил Арчил.
– Ты прав, мой мальчик. Прежде всего надо выяснить меру его вины. Но кроме того, что он огромен, как дэв, и спас мне жизнь, потому что не смог стерпеть, увидев, что семеро напали на одного, – ничего другого я про него не знаю. Сказал он мне на прощание какое-то слово, не то имя, не то пароль. Ився или Ався – я до конца не расслышал.
– Евся! – вскрикнул Михейка.
Все обернулись к нему.
– Тебе знаком человек, о котором речь? – спросил Бека.
– Имя такое знаю, – опустил Михейка глаза. – Малое имя Евся от Евсевия происходит.
– Микаэл прав, – сказал Шота. – Именно так прозвучало удивившее меня слово. Спасибо, друзья. Теперь мне известно главное. Я знаю имя моего спасителя и где он находится. Только… – Шота замолчал и с тревогой взглянул на Арчила.
– Только ты, господин Шота, и ты, Арчил, вы оба находитесь на государственной службе, и вам не пристало разузнавать о преступнике, – сказал Липарит. – Я же сам по себе, мастер, человек вольный. Мои расспросы ни у кого не вызовут подозрений. Пусть учитель дозволит, я отправлюсь в Тмогви и привезу сведения о заключённом. К тому же в крепости Верхняя у меня важное дело.
– Я поеду с тобой. – Михейка схватил Липарита за руку и притянул к себе. Бека с удивлением посмотрел на своих учеников. Лица у обоих были бледны,
– Чтобы закончить нижнюю створку, мне понадобится десять дней, – сказал Бека спокойно. – На это время можете отправляться. Одно, Липарит, помни: Микаэл для тебя младший брат. Оберегай его от опасностей.
– Без всякого сомнения, младший брат, – сказал Липарит и свободной рукой обнял Михейку за плечи.
– Бесконечна моя благодарность, друзья! – воскликнул Шота. – Только ты, Липарит, напрасно подумал, что я не посмел бы отправиться в Тмогви. В том беда, что не сегодня завтра нам с Арчилом предстоит другая дорога, отказаться от которой значило бы поступить против чести. Как замечательно, что благородная ваша решимость пришла мне на помощь.
– «Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое, он готов во имя дружбы бремя вынести любое», – радостным, звонким голосом проговорил Арчил.
– Спасибо тебе, Арчил, за важные сведения и за то, что держишь в памяти строки моих стихов, – сказал Шота.
С вечера Липарит и Михейка уложили дорожные сумки. На рассвете оседлали коней. Бека подарил Михейке резвую чалую кобылку по кличке Яшма. И молоток златоваятеля застучал в мастерской в одиночку.
Глава X
БОЙ У РЕКИ
На второй день пути два всадника, поднявшись на гору, увидели сверху огромного чешуйчатого змея. Змей появился в долине, оставленной ими на заре, и полз, огибая скалы.
Это шло войско. Конники, пешие, снова конники. Оружие и доспехи сверкали на солнце чешуйками. Латы, железные шлемы, забрала, стальные нагрудники, наколенники, копья, топорики. Отрядам, казалось, не будет конца. Голова змея скрылась в лесу, а хвост ещё не появился в долине.
– Много тысяч в поход снарядили, – сказал один из всадников, тот, что был помоложе, совсем мальчонка.
– Теперь понятно, что помешало господину Шота и Арчилу самим отправиться в крепость, – отозвался другой.
Всадники пошевелили поводьями и двинулись дальше. Их путь лежал прямо на солнце. Сверкавший чешуйками змей двигался к югу.
…Государственные заботы задержали Давида Сослани в Тбилиси. Поход возглавил амирспасалар. Он ехал впереди доброконного войска на тёмно-рыжем, как благородная медь, жеребце. Доспехи, копьё и обтянутый барсовой кожей щит висели, притороченные к седлу оруженосца. Защитой амирспасалару служила одна кольчужная сетка. Шлем был снят, и крупные кольца чёрных волос с редкими белыми нитями свободно выбивались из-под круглой шапочки, надетой под шлем.
Закарэ любил походную жизнь. Любил долгие переходы и привалы в горных ущельях. Выраставший на одну ночь палаточный городок напоминал чудо-город арабских сказок. Воины орудовали, точно сторукие джинны, а слово приказа действовало не хуже волшебного заклинания. Расстановку полков перед боем хотелось сравнить с мудрой игрой в шахматы. Жаркие сечи воспламеняли кровь.
Хорошее расположение духа не покидало Закарэ. Он обернулся, позвал Шота.
– Мы проходим дорогой, проложенной князем Гиорги, – сказал Закарэ, когда Шота поравнял своего Аргентума с тёмно-рыжим конём.