Огонь на ветру
Шрифт:
Нино оборвала смех.
– Я потому, – сказала она тихо, – что сама взаперти сижу. Мне ли другим помогать? Да и не пошла бы я против отца. Он в крепости главный, за всё в ответе. Заточён твой узник в верху южной башни, во двор не выходит. Вот и весь сказ.
– Какая на нём вина, что так крепко держат?
– Тайный он узник. Заточён по приказу амирспасалара. Сам отец ничего другого не знает.
– Понятно, – Михейка потёр кулаками виски. – А тебя за какую провинность заключили вместе с горшками?
В нишах и на лавках вдоль стен стояли кувшины с мыльными жидкостями и благовонными умащениями.
– Маленький, чтобы понимать.
– Я в пять лет заглянул первый раз в глаза смерти. Запамятовал, когда значился в маленьких.
– Не ты один. Ладно, скажу: замуж идти неволят.
– Ух ты! – присвистнул Михейка. – Липариту тогда погибель. Да чего дожидаться? Бежим. Вис за Рамином через трубы сбежала. Сток сухой. Вниз ползти – не вверх взбираться. Мигом в ущелье окажемся.
Михейка потянул Нино к спуску в подвал.
– Пусти, – вырвалась Нино. – Названый отец мне родных отца с матерью заменил, когда их порубили сельджуки. Мне ли забыть о доброте и опозорить его дом?
Михейка хотел возразить, но опустил голову и промолчал. В сказанном заключена была правда.
– Ты обо мне не печалься, – сказала Нино. – Меня до поры закрыли, пока выправляют поломанную у раковины трубу. Выправят – выпустят. Остаться без бани не пожелают.
– В другое место запрут.
– И в другом продержат не целую вечность. Всё равно не вырвут согласия на ненавистную свадьбу. Понял?
– Понял, передам, кому надо. Ты же узнику поклонись.
– Об этом молчи. Ступай. В крепости больше не появляйся, первая подниму крик.
– Мир стоит до рати, а рать до мира, – произнёс Михейка. Такими словами князья на Руси предлагали друг другу покончить с усобицей и заключить мир.
Михейка выбрался из бани тем же путём, каким проник.
Громада южной башни висела над самым высоким обрывом. Стены из булыги и бутового камня поднимались на высоту в сорок локтей. Навесные бойницы отсутствовали. Башня слепо помаргивала узкими щелями, прорезанными на верхних ярусах. Кровлю обегал зубчатый венец.
«Евсю закрыли на четвёртом ярусе, на третьем расположились воины. В бойницы ласточка с трудом пролетит», – прикидывал Михейка. Он поднялся на противоположный склон и занял место в кустах против башни. Мысли потекли невесёлые. Как Михейка ни прикидывал, как ни считал, башня никаким расчётам не поддавалась. Подкоп сквозь толщу скалы не пробить, кровлю не разобрать, с воинами в одиночку не справиться. «Вся надежда на господина Шота, если захочет противоборствовать самому амирспасалару».
Михейка раздвинул кусты и выпрямился в рост. Нужно было подать Евсе знак, чтобы он знал и надеялся. Только как это сделать? По-грузински крикнуть – стража поймёт. По-русски – Евсю выдать, навлечь на него новые беды. Времени на раздумья оставалось в обрез. С гор наползали тучи. Земля и небо притихли, как бывает перед большим дождём. Хлынет дождь – сквозь ливень звукам трубы не пробиться, не то что крику. И тут Михейка запел. Он затянул без слов, одним голосом, любимую песню Юрия Андреевича о подвигах Добрыни, неустрашимого богатыря. Из бойницы на верхнем ярусе выпал камушек, потом ещё и ещё один.
Евся услышал. Он принял сигнал.
Вестники шли по грузинской земле, трубя в трубы и созывая народ. «Радуйтесь, люди – апхазы, грузины, раны, кахи и месхи! Мощью своей, силой духа и разумом царь царей Тамар одолела врага. Храбрые рати сокрушили все вражьи крепости, прошли по городам и селениям и захватили большую добычу». Люди слушали, плакали и ликовали. Рыдали в голос, оплакивая погибших. Радостными возгласами приветствовали победу.
«Осенённые счастьем Тамар, малочисленные победили многочисленных! – продолжали вестники. – Витязи царя царей показали себя по-обычному. Они рассеяли неприятеля, как соколы куропаток, как барсы джейранов. Они обратили сельджуков в бегство и доставили превозносимой изо дня в день Тамар несчётное множество людей и коней».
«Лев по когтям узнаётся, а Тамар по делам, – записал в тетради придворный историограф Басили. – Кто пожелает знать, пусть посмотрит города, крепости и земли, принадлежавшие султанам и ею взятые, пусть узнает о наложенной дани».
Караваны с богатым грузом потянулись в Тбилиси. Были в тюках золото в слитках и драгоценная утварь, были уборы из жемчуга и каменьев, аксамит и виссон, шёлк и парча, затканная золотой и серебряной нитью. Были шлемы и сабли испытанные, кольчуги из мелких стальных колец, посеребрённые щиты. В сосудах из золота и серебра благоухали смолы алойных деревьев.
Поверх тюков, ларцов и корзин лежала добыча главнее всех прочих – знамёна, отнятые у врага.
В память победы царица цариц раздавала захваченные богатства. Каждого, кто отличился в бою, нашла её щедрость. Наградой вельможам служили земли, крепости и селения. Воины из простых получили звание азнауров. Неимущие сделались сильными. Сильные укрепились, стали ещё сильней и богаче.
Радовались, веселились, охотились, пировали. Ходили слухи о предстоявших состязаниях, о раздаче новых наград.
В самый разгар веселья из дальних странствий возвратился Чахрухадзе. Он отсутствовал достаточно долго, чтобы многие при дворе успели забыть о нём. Но тот, кто знал и любил его умную речь и пылкие строфы, обрадовался его приезду, как собственной удаче.
В честь поэта-скитальца Закарэ Мхаргрдзели устроил пир. Сам Давид Сослани почтил дом амирспасалара своим присутствием. Но государь пробыл недолго. Едва начали обносить третьей переменой, он пожелал счастливого пирования, распрощался и ушёл. Всем было известно, что супруг царицы цариц называл пиры «самым пустым расточительством времени».
Пировали весело. Время расточали бездумно.
«Тяжелее горы лежали на столах сокровища и богатства, казна и драгоценности, и легче соломинки были заботы пирующих», – сказано в поэме о Вис и Рамин.
За окнами, обращёнными к Мтквари, висела непроглядная тьма. В пиршественном зале царил яркий день. Семь светильников спускались на цепях с потолка, как семь планет. Бронзовый шар в мелкой резьбе висел в середине и излучал сияние, наподобие солнца. На стенных изразцах отсвечивали золотые, лучистые звёзды.