Огонь на ветру
Шрифт:
Разместились за столом без чинов. Вельможные азнауры сидели рядом с поэтами и учёными. Знатность рода ставилась высоко, талант и знания, однако, ценились не меньше.
После ухода Давида Сослани резное хозяйское кресло с высокой спинкой оставалось пустым. Закарэ сидел среди остальных гостей, рядом с почётным гостем. В день возвращения Чахрухадзе передал слово в слово свою беседу с великим князем Савалтом, и амирспасалар остался доволен. За дружеским столом разговор протекал иначе. Чахрухадзе-поэт рассказывал о чудесах, увиденных за лесами.
– Как многие непосвящённые в истину, я представлял северные русские земли дикими и неприветливыми. Я ожидал увидеть шалаши с земляными крышами, в беспорядке
– Русские правы, – засмеялся Закарэ и повёл рукой в сторону курильниц.
Вдоль туфовых стен с изразцовыми плитами выстроились бронзовые барсы, лошади, петухи. Сквозь узорные прорези, наподобие пятен на шкуре или разводов перьев, тянулся тонкий смолистый запах и освежал сгустившийся под каменным потолком воздух.
– Что превыше всего поразило твоё воображение? – спросил Шота. Он сидел по левую руку от Чахрухадзе и не сводил с рассказчика тёмных без блеска глаз.
– Поразила грамотность жителей. Даже женщины из простонародья умеют читать и писать. Много тем для размышлений предоставила также рыцарская поэма о походе против степных орд, и, насколько я мог расслышать музыку незнакомого языка, рассказ ведётся взволнованным и высоким слогом. Подобно птице, парит поэт над страной; он видит дальние дали и прозревает толщу ушедших лет, чтобы великие деяния предков постоянно служили примером ныне живущим. Саму неудачу похода поэт использовал для призыва к сплочению и единству.
– Возымел призыв действие? – с усмешкой спросил Закарэ.
– Несомненно, мой господин. Доказательством явился новый поход, собравший под свои знамёна почти всех владетельных русских князей. «Слово поэта – огонь на ветру» – так сказал владимирский историограф.
– Великие слова. Они достойны, чтобы их повторяли! – воскликнул Шота. – Назови нам имя русского собрата-поэта.
– Увы, не сумел спросить. Знаю только, что он спасалар во время войны, поэт и учёный во время мира. Список поэмы мне передали как дар великого князя Савалта.
– Поэма в Тбилиси и ты об этом молчишь?
– Поэма молчит в Тбилиси, Шота, и нужен второй Саргис Тмогвели, пересказавший нам «Вис и Рамин», чтобы поэма заговорила.
Слуги внесли сациви из кур, с толчёными орехами, наполнили чаши. Загремели, загромыхали тимпаны, тонко повела шестиствольная флейта – ларчеми, запели трёхструнные пандури. В зал ворвались танцоры. Понеслись, закружились в вихревой пляске. Замелькали кинжалы, принялись разить плечи и грудь. Светлой молнией нож летел через спину и замирал на ладони танцора. Слуга в тёмном шёлковом ахалухе с трудом пробился сквозь пляску, напоминавшую яростный бой. Неприметной тенью он приблизился к амирспасалару, что-то тихо проговорил. Амирспасалар поднялся и вышел.
Танцоров сменили плясуньи, стремительные и лёгкие, словно ласточки. Запели певцы.
Пир шёл своим чередом, и не предвиделось конца веселью. Звенели чанги – грузинские арфы. Ларчеми и пандури заливались многоголосно. Шут в колпаке с петушиным гребнем дурачился и дразнил гостей. Семь бронзовых светильников обливали светом золотые блюда и чаши в каменьях, кубки из расписного египетского стекла и кувшины грузинской работы с высокими лебедиными горлами, в чеканных узорах.
Тяжелее горы лежали на столах сокровища и богатства. Но верно ли, что легче соломинки были заботы пирующих?
В закрытой от постороннего взора палате Закарэ ожидало письмо. Гонец вручил его слугам как спешное. Закарэ сломал печать, развернул скатанный в трубку лист. Бумага не содержала ни единого знака. Закарэ поднёс лист к курильнице с тлевшими углями. От тепла проступили чёрные буквы, нанесённые раствором нашатыря. Сообщение было столь же коротким, сколь и неприятным: «Гиорги Русский в Византии не появлялся. След разыскать не удалось».
«Поистине, тяжесть забот иногда тяжелее горы», – подумал Закарэ. Он сжёг донесение на жаровне. К гостям вернулся с ясным взором и безмятежной улыбкой.
– Пусть извинит меня мой господин, что докучаю в час отдыха и веселья, но гложет меня забота, чёрную тучу которой способен рассеять только амирспасалар, – такими словами встретил его Шота.
– Какие у поэта заботы? – Закарэ догадался, что разговор получится не из приятных и попробовал свести всё к весёлой шутке. – Мысль не укладывается в слова или слова не подчиняются заданному размеру? Только я всего лишь жалкий спасалар. Полки должным образом выстроить – за это возьмусь. Выстроить в ряд слова, увы, не сумею.
Шота шутки не поддержал.
– Мне случайно стало известно, что человек, спасший мне жизнь, заключён в крепость Верхняя, неподалёку от Тмогви. Ряды из слов не понадобятся. Одно слово амирспасалара способно вернуть узнику волю и снять тяжесть с души поэта, – произнёс Шота твёрдо.
– Откуда у тебя подобные сведения?
– Я сказал: «Мне случайно стало известно».
Улыбка сохранилась на мужественном, красивом лице амирспасалара. Только взор сделался твёрже стали.
– Забудь, что узнал, забудь об этом человеке.
– Моя просьба обращена теперь не к амирспасалару, а к близкому другу.
– Шота Руставели в скором времени займёт пост верховного казначея и получит кресло в дарбази. Плохой из него выйдет сановник, если он не усвоит простую истину: у дружбы нет власти над делами и тайнами государства.
Глава XIII
В ПОКОЯХ ВДОВСТВУЮЩЕЙ ЦАРИЦЫ
Работать над чашей Липарит начал давно, но вперёд продвигался без спешки, то и дело чашу откладывал из-за новых заказов. После поездки в крепость положение изменилось. Заказчики могли гневаться сколько угодно. Оклады, перстни и кубки незаконченными отправлялись в ларцы и на полки ждать своего часа. Липарит занялся другим. С рассвета до темноты его молоток выбивал торопливую дробь по крюку-чекану для выколотки полых изделий. От ударов мелко подрагивала серебряная чаша на литых ножках, формой схожая с яблоком, у которого срезали верх. Как на подушках, чаша покоилась на мешочках с песком и медленно поворачивалась, подставляя чекану тщательно выровненные бока. С каждым поворотом ясней и отчётливей проступали на стенках фигуры. Пели певцы, плясали танцоры, веселье разворачивалось под арками дворцовых палат. А на серебряном поле, свободном и ясном, как небо, взмывала вверх огромная птица-паскунджи [8] и уносила в заоблачную высь великого Искандера. [9] Пожелав оказаться на небе, прославленный полководец оседлал паскунджи вместо коня.
8
Паскунджи – фантастическая птица-грифон, соединившая в себе черты льва и орла.
9
Искандер – Александр Македонский, крупнейший полководец и государственный деятель древнего мира.