Огонь подобный солнцу

Бонд Майкл

Коридор. Другие комнаты без дверей. Сквозь зияющее окно виднелось поле и свет хижин у подножия Гималаев. Слышался лай собаки.

С лестницы долетел звук осыпающейся штукатурки – это хищница ворвалась в коридор. Вскрикнув, он едва успел запереть дверь, как она задрожала под ударами ее когтей. Он ринулся к окну, но она, опередив его, была уже внизу во дворе, бросилась на окно и, с визгом упав, вновь прыгнула на кипарис.

Она добралась почти до верхушки. Раздразненная, она смотрела на него своими ярко-зелеными глазами, горящими, как кусочки льда под водой, зелеными глазами дьявола, азартно-веселыми и безжалостными. Он бросил еще один камень, который с глухим стуком

попал в ствол дерева. Она залезла еще выше, наклонив кипарис к окну, и в тот момент, когда она прыгнула на подоконник, он вылетел в коридор, захлопнув за собой дверь. Он услышал, как ее когти разносят дверь в щепки. Перепрыгивая через ступеньки, он бросился вниз и, перемахнув через стену, окружающую сад, что есть духу побежал к хижинам.

Глава 3

Ноги отяжелели от налипшей грязи. Он продолжал бежать в бесконечной расплывчатой тени, падающей от заброшенного дома. Леопард бесшумно настигал его. Ворвавшись во двор первой хижины, он отчаянно забарабанил в дверь. Собака на цепи, скуля, подбежала к нему.

– Хоу! – послышался сонный мужской голос.

– Откройте! Леопард!

– Кто там?

– Помогите! Леопард!

Сквозь щели в двери мелькнул свет. Собака визгливо зарычала.

– Это леопард, – раздался женский шепот. – Не открывай!

– Да нет же! – завопил Коэн. – Я убегаю от него.

– Уходи, Демон-Леопард, прочь! – крикнул мужчина. – Ты не проведешь меня, Демон-Леопард!

– Спасите! Бутти!

– Это не бутти! Бутти на дороге к Покхару.

Коэн оглянулся. Жалобно скуля, собака терлась об его колени. Он машинально почесал ей за ухом и снова забарабанил.

– Откройте, леопард!

– Бутти чайна! – взвизгнул мужчина. – Покхарако батома ча.

Собака зарычала, шагнув в темноту, потом, вернувшись, поскреблась в дверь, лизнула ему руку и завыла, тогда он побежал в гору мимо других хижин, из-под дверей и сквозь решетчатые окна которых пробивался свет и доносился детский, похожий на ласточкин, щебет. За ним молнией в темноте мелькнул леопард – он резко повернулся, чтобы встретить его. Взвизгнула собака, яростно зарычал леопард, звякнула цепь, послышался сдавленный звук булькаюшей крови в собачьей глотке. Восточная часть тропы от развилки уходила в сторону Покхары. Он стал барабанить в дверь последней хижины.

– Хоу?

– Бутта ча?

– Бутта ча. – Дверь открылась. В желтом свете лампы показалось небритое лицо хозяина бутти, его грязный помятый шлем. – Хорошо, что ты один, сагиб. У меня сегодня полным-полно. – Он махнул рукой, показывая на полуголых носильщиков, сидящих на корточках в тускло освещенной комнате вокруг лампы с рисовым маслом. – Но не могу же я оставить тебя на съедение леопарду.

Захлопнув дверь, Коэн, тяжело дыша, прислонился к ней.

– В деревне меня назвали Демоном-Леопардом.

Хозяин внимательно посмотрел на него своими черными глазами.

– Кали может принимать человеческое обличье. Они испугались, что она – это ты.

Все еще не в силах отдышаться. Коэн устало опустился на пол.

– Лучше змея, чем леопард.

– Так говорится в пословице. – Хозяин бутти запер дверь на засов. – Неизвестно, что страшнее.

* * *

Скрестив ноги, он сел среди носильщиков в горьковато-сладком от тлеющего дерева и ганджи дыме. Их разговор стих из-за присутствия незнакомца. Хозяин бутти перевязал ему рану; миска с дхал бхатом, рисом и чечевицей стояла нетронутой у него на коленях. Тесная задымленная комната, истощенные и кисловато пахнущие носильщики, поблескивающие угли и дрожащий огонек лампы,

грубые зерна из миски в его руке казались чем-то, не имеющим значения, чем-то нематериальным. Как человек в ожидании казни, он был далек как от реальности, так и от снов. «Мертв – и не понимаю». Остекленевшим взглядом он смотрел на носильщиков, они – на него.

Один за другим носильщики, заворачиваясь в мешковину, укладывались спать на жестком земляном полу. В комнате стихло, слышалось только их дыхание. Бесшумно от краев к центру очага гасли угли, пока в середине не остались два желтых глаза.

Обхватив колени руками, он стиснул их, чтобы остановить дрожь, до крови сжал зубами запястье. "Алекс мертв. И что бы я ни делал в бесконечной Вселенной времени, ничто не сможет оживить его. И Гоутин. Стил убил их. Стил и его бомба. Может, и Пола нет.

Я никогда не сдавался. Разве нет? Разве я когда-нибудь сдавался без боя? Как было просто в футболе, когда мы проигрывали, или с командами, заносившими меня в черный список из-за Вьетнама за то, что я сделал. Горы, на которые я не взошел. Но что сделал я, когда умерла Сильвия и мои старики? Сдался, удрал в Непал. Отказался от любви. Ушел от борьбы.

Война лишь символизирует нашу смерть. Только тот, чья душа мертва, может хотеть убивать, может лишить жизни другого.

Тогда и моя душа мертва. Потому что теперь я буду убивать. Крещенный смертью Алекса, я покончу со всеми убийцами. Сначала со Стилом, затем с теми, кто послал его, потом с теми, кто послал бомбу. С теми, кто сделал на заводе винтовку, убившую Алекса. Кали, Мать смерти, Дочь смерти – я клянусь тебе, что сделаю это. Демон-Леопард, помоги мне, за это я отдам тебе себя навсегда.

Я стану таким же, как они. Я буду убивать их. За тебя, Алекс. За тебя и два миллиона во Вьетнаме, за сестер и братьев в Бухенвальде и Дахау, за костры в Испании, за каждую жертву с начала отсчета времени".

* * *

Он отпер дверь и шагнул в причудливые тени, падающие от рододендронов. Деревня купалась в сером безмолвии под полуночным серпом луны. Серебристой проволокой тропа, петляя, уходила на северо-восток, поднимаясь в близлежащие горы, – дорога в Татопани. За этими горами поднимались более высокие и темные вершины, над которыми вспенивались облака. А над облаками возвышалась черная ледяная стена Гималаев, от нее в отдалении от всего мира устремлялись ввысь сверкающие пики, словно зубы, разрывающие черное пространство и стирающие звезды.

Величественный белый шпиль Мача Пукчаре воспевал надежду своей несравненной красотой, чистотой и ликованием, которые сейчас только раздражали его. Он внимательно смотрел на тропу в Татопани – на ней никого не было: ни пеших, ни наездников. «Нужно идти сейчас». Эта мысль вызвала у него острое чувство усталости, распространившейся дрожью по всему телу – от бедер вверх по спине к плечам. «Немного посплю и пойду».

Он вернулся в душную хижину, наполненную запахом кэрри, джута, ганджи и пота, и стал осторожно пробираться между спящими, стараясь не наступить ни на кого и никого не задеть.

– Ката тими джанчау? – шепотом спросил хозяин из угла рядом с зарешеченным окном. – Куда ты?

– Писаб гарна пардаичу, – отозвался Коэн.

– Лучше потерпеть, когда леопард охотится.

– Леопард вечером поужинал собакой. До завтра он сыт.

– Если он наполнил свое брюхо...

– Наверняка. Кто не предпочтет собаку человеку? Коэн расправил мешковину и устроился в углублении на полу. Что-то стукнуло его по коленке, он приподнял мешковину. В него уперлась чья-то желтая мозолистая нога. Он оттолкнул ее своей.